У Мишки явно полегчало на душе.

– Ладно. Звони, если что.

– Ага, и ты, – кивнул я и вышел из офиса.

Ни продавщицы, ни кассира уже не было. Уборщица, баба Клава, домывала последние полметра перед дверьми на улицу. Проходя мимо, я поздоровался, спросил о самочувствии, как обычно. Настроения не было. Бабка, кряхтя, сказала, что стара, но еще выдюжит. Молодец бабка, – подумал я. Пол блестел, как стеклянный. Ни пылинки, ступить страшно. Я оделся, закрыл подсобку и пошел на остановку.

Моросил дождь. Было мерзко, туманно и слякотно, нахохлившиеся под зонтами люди в темном демисезонном, нахохлившиеся голуби. Брызжа грязной водой, мимо неслись машины. На другой стороне был рынок, там, несмотря на непогоду, толпился народ. Я, невольно начав подбирать слова, глядел на пробившуюся на проталине у теплотрассы траву, на такую в этот час яркую желтую банановую корку, которую поток воды крутил на решетке водостока, когда подъехал уже полный автобус. Люди штурмовали вход, я вскочил последним, какая–то тетка с кошелкой прижала меня к дверям. Прошла кондукторша, вытурила мужика без билета. Чтобы он прошел, мне пришлось вылезти прямо в лужу. Ноги тут же промокли. Я уже начал ненавидеть этот день. Постепенно, чем дальше от центра, тем меньше становилось пассажиров, почти все рассосались. Моя остановка была предпоследней, я выскочил, добежал до дома, о том, что в восемь ко мне кто-то придет, даже думать не хотелось.

Как только дверь квартиры закрылась за моей спиной, и раздался щелчок английского замка, напряжение отпустило, сменившись щемящей тоской. Я пошел на кухню, поставил кофе, вытряс на сковороду утреннюю кашу, порезал туда колбасы, вбил яйца. Пока грелся ужин, переоделся, рассеянно включил компьютер, поставил диск «Scorpions». За окном город зажигался первыми огнями, капли скользили по стеклу. Все было совсем как в тот далекий летний день. Ирина, Иришка, Иришечка….

В июле вышла моя первая книга. Какая этому предшествовала волокита, даже вспоминать не хотелось, да и успех нельзя было назвать грандиозным. Гонорар приходил из издательства кусками, книгу брали, она, что называется, попала в струю, но бестселлером так и не стала. Я, впрочем, гордился собой невероятно. Заканчивался третий день августа, шел дождь, по видео перхал выстрелами какой–то нудный боевичок, когда в дверь позвонили. На пороге стояла красивая девушка в светлом плаще, мокрая, без зонта, прижимая к груди мою книгу, завернутую в целлофановый пакет, с побитой дождем бордовой розой в руке. ОНА, одним словом.

Я был ошарашен. Она спросила, я ли Павел Валерьевич Романов и, получив положительный ответ, протянула мне розу. Затем высвободила книгу из целлофана и попросила автограф. Я предложил ей кофе, а спустя два месяца бурного романа – руку и сердце.

Год прошел на облаках. Ирина была чеченской беженкой, я забрал ее из затхлой общаги, мы жили в центре, в огромной квартире дома застройки начала века, доставшейся мне от родителей. Я дарил ей цветы, писал для нее стихи, я посвятил ей вторую мою книгу, роскошную романтическую историю с хэппи-эндом. С тех пор у моих книг не было счастливых концов. Иришка–хвастунишка мечтала вслух о мехах и бриллиантах, известности и сладкой жизни, а я таял от ее смеха, не замечая, что в ее мечтах не оставалось для меня места. К тому времени я уже работал у Мишки, и мог покупать ей столь любимые ею драгоценности. А потом… однажды я пришел с работы и встретил ее на пороге, куда–то собравшуюся на ночь глядя.

– Я развожусь с тобой, – глядя в пол, отчеканила Ирина. – Вот возьми, это повестка в суд. Через две недели.