– А при чем здесь я? – удивился я.

– А при всем при хорошем, Паша. Трахай ты кого угодно, хоть половину городу отымей – это не мое дело. Но если твоя Лолита однажды накатает в ментовку, что ты ее изнасиловал… не имеет значения, оправдают тебя или нет, но малейший интерес к нашей конторе ребят в форме – и с нами рубят тросы. Поставок больше не будет, потому как на Западе за такой бизнес офигенные штрафы, а наши немцы очень осторожны. Да и нам самим очень повезет, если таможня не проверит бумажки на месте.

Мишка, волнуясь, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки. На его породистом русском лице, обрамленном мягкой светло-русой бородкой, в кажущихся небольшими из-за очков зеленоватых глазах проступило чуть ли не отчаянье. «Да-с, – подумал я. – В сложную ситуацию ты попал, Пятачок. И друга не хочется куска хлеба лишать, и дело свое дорогого стоит».

– Миша, – спокойно и доверительно начал я. – Это просто моя знакомая. Поклонница. Ей только пятнадцать (в глазах Мишки мелькнул ужас). Я с ней не сплю. Катя для меня маленькая девочка, соседка по лестничной площадке. А скандал раздувает ее мать, алкоголичка, я, дурак, однажды ей на водку не дал.

– Паша, ты же знаешь, по закону….

– Миша, обещаю тебе, никто никуда не побежит жаловаться. По словам Кати, у нынешнего сожителя ее матери две судимости. Так что Глафире Львовне только и остается, что отравлять мне жизнь исподтишка.

Мишка подошел, положил руки мне на плечи – две огромные, поистине медвежьи лапы, на безымянном пальце правой серебряный перстень с черным ониксом, я сам себе начал казаться маленьким и незначительным. Пятачком.

– Пух ты, и больше никто, – с грустью сказал он, – знаешь, почему я всегда на плаву? Правило у меня есть – никогда не браться за дело, которое не приносит скорых и обильных результатов. А ты всегда вкладываешься в пшик. Ну, не ладится у тебя с бабами, зачем же снова и снова суешь свой глупый хрен в осиное гнездо? За каким медом?

– Михаил Борисович, это мое дело, – красный как рак, отрезал я.

– Твое? – усмехнулся Мишка. – Я не попрекаю, Паша, но ты сам знаешь, на твое место я мог бы взять кого угодно, тем более что ты не так уж и силен в программировании. Но я думаю, что мы не чужие люди, а вот ты….

– Михаил Борисович, я думаю, мы полностью обсудили этот вопрос, – распалился я. – Если я вам не подхожу, я сегодня же напишу увольнительную!

Мишка потрепал меня по плечу и оттолкнул.

– Дурак ты, Паша. – Я, признаться, и сам чувствовал себя полным идиотом. – Вспомни-ка… Ирину.

Сердце предательски дернулось, комната наполнилась звенящей тишиной. Ирина, Иришка, Иришечка, где ты сейчас, моя ласковая? Сука подколодная. Темноволосая, черноглазая, высокая, тоненькая, смеющаяся. Ирина Омаровна Рахметова. Моя бывшая жена.

– И скажи мне по совести, Паша, прав я или нет, – добавил Мишка сочувственно, у меня, наверное, на лице было написано все, что я пережил за те адовы два года.

– Прав, Миша, – кивнул я, тяжело поднимаясь. На бутерброды с кофе даже смотреть не хотелось. – Сколько сейчас, шесть? Надо отпускать народ и закрывать лавочку. Я пойду.

– Паша, а давай-ка сегодня Людмилу навестим, – с напускным оживлением предложил Миша. Он разволновался. – Она девочек пригласит, кутнем….

– Хватит, все нормально, – отрезал я зло. – Я все понимаю. Сам дурак. До завтра, Миша.

– Завтра суббота, – печально сказал Мишка.

Я почувствовал себя виноватым за свою резкость. Мишка все–таки лучший друг…. Но на хрена же было Ирину вспоминать?!

– Тогда до понедельника, – улыбнулся я. – Кутежа сегодня не получится, ко мне в восемь пацан один придет – знакомиться со знаменитым писателем. Такой спектакль упускать нельзя.