Большинство было категорически против запоев, поскольку большинство всегда склонно к здравомыслию. В коллективе из трёх человек – большинство состоит из двух, а меньшинство из одного. Когда запой случался у Маркова, Дима с Мишей приступали к воспитательным работам, то есть, гундели: «Хватит уже квасить! Завязывай!» Марков делал вид, будто у него есть угрызения, бухал скрытно, иногда даже вне стен дирекции, но чаще прямо тут, в репетиционной. Чтоб его не запалили, он запирался в маленькой комнатушке, где была установлена его барабанная установка и тахта. В конце концов ему удавалось победить себя и выйти из алкоголизма. Тут же запой подкрадывался к коллективу с другого «конца» и начинал терзать Диму. Теперь Миша и Марков убеждали Диму прекратить безобразия. Особенно старался тот, который только что оклемался. В данном случае – Марков. Не трудно догадаться, что когда запой кончался у Димы, он неминуемо перекидывался на Мишу, и снова проистекал с неминуемой и унылой воспитательной работой большинства над меньшинством.

В конце концов, к счастью для «концов» – директор парка культуры, Тадеуш Константинович, вмешался в затянувшийся цикл извне, оптимизировал хозрасчётное подразделение ПКиО «Конец апреля» и слил его воедино с «Балаганом». Как ни удивительно – это деяние оказалось благотворным. Миша Саенко применил волевое усилие, изменил мировоззрение и совсем завязал со злоупотреблениями. Нечто подобное, хотя и менее радикальное, сотворил над собой и Дима Гришунов. Слегка бухнуть на гастролях с Балаганом он не отказывался, но в запойный штопор уходить перестал почти совсем. Один только Марков не избавился от мрачной радости пития, потому что был старше обоих двух других членов ансамбля, и на всё имел своё мнение.

О чём говорит этот блистательный социальный эксперимент? Во-первых, о том, что любая система не может влиять на себя изнутри, а во-вторых – о бессилии разума перед лицом необъяснимых стихий. Казалось бы, все мы – разумные люди и способны приводить самые чёткие и ясные аргументы. Всякий горазд увещевать другого, до тех пор, пока сам не окажется в той западне, из которой только что убеждал того выйти.

Если сегодня я поставлю перед собой цель – убедить новые поколения в тщетности революционных затей, то неминуемо уподоблюсь паре трезвых музыкантов, которые ворчат на третьего, находящегося в иной кондиции по отношению к миру и самому себе. Безысходность такого положения заставляет меня плюнуть на бесполезные рассуждения об истории, закономерностях и прочих умностях. Лучше уж попросту впендюрить следующую главу, в которой окажется театральная пьеса, вполне себе авангардная для того времени. Тоже, можно сказать, сценарий, но не нашедший заказчиков, и сохранившийся лишь для того, чтобы периодически напоминать мне – как нелепо мы живём. Называется тот шедевр – «Письмо сестре».

019 Письмо сестре

(пьеса для авангардного театра)

Действующие лица: Брат сестры, Вася, Петя, Марфа, Никандр, Ферапонт и другие.


Открывается занавес. На сцене Брат сестры сидит за столом и пишет письмо. Написав, читает.

Брат сестры – Здравствуй, сестра! Я решил написать пьесу, но сюжет не приходил. Тогда я представил себе, что спускаюсь в зал, и оттуда, с режиссёрского места руковожу постановкой. Сразу пришёл сюжет. Верней, пришёл Петя, а потом вдруг вышел Вася…

Брат сестры спускается в зал. На сцену выходит Петя, а потом Вася.

Вася – Здравствуй, Петя.
Петя – А пошёл ты…
Брат сестры (из зала) – Занавес!

Занавес закрывается. Брат сестры обращается в публику

Брат сестры – Досадный факт, сестра! Едва начинается сюжет, как один из героев выходит из-под моего контроля и норовит материться. С такой же проблемой столкнулся Лев Толстой, когда писал Анну Каренину. Она вышла из-под его контроля и стала вызывать к себе сочувствие. Пришлось раздавить её паровозом. Но я попробую удержать сюжет в крепкой авторской руке. Внесу в диалог нотку печали. Сидит Петя. Он грустный. Входит Вася.