Маша. А, Биттлз…

Медведев. Биттлз и я знаю.

Нина. О Биттлз все слышали. (поёт) «We all live in yellow submarine, Yellow submarine, yellow submarine».

Аркаева. Но это же свинство – нельзя же печатать такие плохие фотографии. По нормальной фотографии я бы Ринго непременно узнала.

Доренко. Ирина Николаевна, дело не в качестве фото, в том, что уж очень переменилось время. Сейчас молодёжь уже не знает Ринго Старра, зато отлично знакома с творчеством (подсмотрев в журнале) А. Конобеева. Жаль. Конечно, Ринго не был самым-самым, но и без него не было бы Биттлз.

За кулисами раздаётся Голос Пригорина: «„We all live in yellow submarine, Yellow submarine, yellow submarine“». Через несколько секунд он появляется.

Пригорин. Кто тут кричал «ура»? Почему «ура»? Наверное, узнали, что на обед будет свежая рыба? (Нине, укоризненно) Проболталась?

Аркаева. Вы с Ниной уже «на ты»?

Пригорин. Кухонная обстановка как-то быстро сближает людей, я ещё в армии заметил.

Аркаева. А я и не знала, что ты умеешь удить.

Пригорин. О! Это моя детская, ныне угасающая страсть. Я ведь родился в Комсомольске, отец был там лётчиком на авиазаводе. Там большинство рыбачат, чаще не на Амуре, а на окрестных озёрах. Вот меня отец и привадил.

Соркин (с улыбкой). Недавно в газете причитал анекдот о рыбаках. Один говорит другу, что стал ездить на рыбалку с женой. Друг спрашивает: «Ну и как она?» Человек отвечает (Соркин смеётся): «Спервоначалу рыбу удила. А потом – ничего, втянулась».

Медведев, Пригорин и Доренко смеются.

Аркаева. Совсем не смешно.

Пригорин. Это потому, Ира, что ты не рыболов. Ничего, я тебя научу.

Аркаева. Боже, упаси!

Соркин (посерьёзнев). Вот мы тут смеёмся, а Костик… (всхлипывает) там… у себя…

Аркаева. Евгений Сергеевич утром осмотрел его – рана уже гораздо лучше.

Доренко. Но он всё ещё очень подавлен. Молчит. Внешне бесстрастен. Но… Нет, промолчу.

Соркин. Может мне всё-таки зайти к нему?

Доренко. Сказал, что по-прежнему видеть никого не хочет… Никого.

Соркин. Вот ведь… И даже Нину.

Аркаева. Даже мать.

Соркин. Мы все виноваты перед ним.

Пригорин. Я посмотрел в Интернете, его пистолет самый безопасный среди травматических – у него дульная энергия раз в двадцать меньше, чем у боевого оружия. Да и пуля – резиновая.

Доренко (раздражённо). «Безопасный»… Это, если не стрелять в висок с десяти сантиметров! Счастье, что он выстрелил криво, и пуля прошла вскользь.

Аркаева (встаёт, начинает нервно ходить по беседке). Вот ведь всё у него «криво», вся жизнь пошла как-то не так.

Соркин. Ира, подумай, что и как ты говоришь!

Аркаева. Но как он мог! Как только решился! Стреляться! И ведь не в девятнадцатом веке, а в двадцать первом! И по какому, в сущности, ничтожному поводу!

Доренко. Поводы при суициде могут быть разными, а причина одна – абсолютное отчаяние.

Соркин. Но почему?! Ведь мы же все, каждый по-своему, но любим его!? Неужели Костик не знает, не чувствует, не понимает этого?

Доренко. Нам лучше прекратить этот бесплодный разговор. И ещё раз всем напоминаю —никто из соседей и знакомых не должен узнать об этом инциденте. Так будет лучше и для Кости, и для всех нас. Кроме того, мне могут дать по шапке как врачу – я ведь не сообщил в милицию об «огнестреле».

Соркин. Только милиции нам не хватало…

Маша. А жалко, что мы не досмотрели Костин спектакль. Теперь уже никто его не увидит.

Аркаева. Ну почему же. Он окрепнет, успокоится, и через некоторое время я сама попрошу его показать этот мюзикл.

Маша. Нет, он ни за что не согласится.

Аркаева. Маша, не спорь. Никто не знает его лучше меня. Да и не откажет же он матери.