В ночной тишине потрескивал костёр. Люди молча оглядывали «поле битвы». В сполохах пламени они увидели на земле несколько неподвижных тел, лежащих в крови.
15. В доме Иосифа
Этот день был пасмурным с самого утра, тучи не рассеялись и к ночи. В густом, почти кромешном мраке у запертых ворот большого дома, невидимого во мгле, стоял человек. Прислонившись к стене, он чего-то ждал. Понемногу в звенящей ночной тишине стали различимы всё более громкие шаги. Через минуту-другую конец улочки озарился жиденьким светом. Между двух слуг с факелами в руках к своему дому подходил богато одетый человек. Его звали Иосиф. Ожидавший человек молча отделился от стены и шагнул ему навстречу. Иосиф всмотрелся в его лицо и безучастно произнёс:
– …Ты, Варавва… Зайди в дом мой.
Иосиф ударил по воротам своим посохом. Из-за ворот тотчас раздался голос:
– Кто там!
– Открой, Фома! – приказал Иосиф.
За воротами полыхнуло светом, послышался лязг открываемого засова, и они с тяжким скрипом распахнулись. За ними стоял старый привратник с факелом в руке. Он посторонился и Иосиф, сделав приглашающее движение рукой, пропустил Варавву вперёд, потом зашёл сам, за ним во двор вошли слуги. С тем же скрипом и лязгом ворота были закрыты. С улицы остались видны только слабые отсветы факелов, которые проникали через узкие щели.
В то время эту комнату сочли бы богато обставленной. В то время… У стола, на котором горел масляный светильник, сидел Варавва. Как-то скрючившись, боком. В дверь вошёл Иосиф. Обернувшись, он сказал кому-то в дверной проём:
– Принеси нам вина, хлеба и сыра.
Иосиф подошёл к Варавве и сел рядом с ним. Они помолчали.
– Уже наслышан о подвиге твоём, – тихо сказал Иосиф.
– Пётр, первый из учеников его, отказался от него перед людьми, – горько вздохнув, ответил Варавва, и взволнованно добавил, – Боль и ярость сжали сердце моё!
– Теперь тебе нельзя показаться в городе.
– И раньше было опасно.
– А теперь – нельзя.
Слуга принёс поднос с хлебом, вином и сыром и, стараясь не шуметь, ушёл, прикрыв за собой дверь. Иосиф и Варавва не притронулся к еде. Варавва спросил:
– Ты был на Совете первосвященников и старейшин?
– Да.
– Совет решил предать его смерти?
– Да.
– И как мы спасём его?
– Только об этом и думаю…
– Подкупим стражу, у меня есть в городе больше тысячи динариев.
– Я бы уже так и сделал за деньги свои, будь он посажен в нашу темницу. Но они отвели его в преторию римскую, туда не пройти.
– И как же нам спасти Иисуса?
– Есть один способ…
– Говори.
– Готов ли ты жизнь отдать за него?
– С радостью!
– По обычаю отцов наших, если узников более одного, на всякий праздник отпускается один из них – тот, о котором попросит народ. Но сейчас в темнице из захваченных властью иудейской – только один Иисус. Сидят с ним ещё двое, но те схвачены римской властью, и они не в счёт.
– Так что за способ?
– Велика ли была в Иерусалиме разбойничья слава твоя?
– Слышал я, что малых детей пугают именем моим.
– Хорошо… А после сегодняшнего – ещё лучше… Скольких ты убил во дворе у первосвященника?
– Откуда мне знать – троих или пятерых, не больше.
– Очень хорошо…
– Не томи меня, Иосиф!
– Сейчас ты пойдёшь, и предашь себя в руки стражников, и, по вине твоей, будешь осуждён к распятию на кресте. И завтра дан будет народу выбор между тобой и Иисусом, и конечно, выберет народ казнить тебя, Иисуса простить, и продолжит он дело своё в Израиле. А ты погибнешь за него…
Комнату, а казалось, что и весь мир, охватила абсолютная, мёртвая тишина. Лицо Иосифа побледнело. Варавва закрыл глаза, вздохнул и, низко склонив голову себе на грудь, тихо вымолвил: