– Как бишь потолковали-то с разлуки многолетней? – раздался вновь голос государя.

Обернулся Федор, одной рукой придерживая Данку, а у самого из горла ни слова не идет. Царь же мрачной тенью стоял на пороге конюшни, держась рукой за посох. Поверх черного одеяния единственный проблеск – крест золотой да перстни. Впрочем, монашеское облачение бог весть на какой день скитаний. Изношенный край в пыли да грязи. Прочий люд и впрямь мог принять, тем паче издалека, за странника, бессребреника, отшельника. Сутулый воронишка с мостовой. Да и сам же Федор обознался впервой. С того дня все пропахло гарью и трупным смрадом. Смрад был на руках Басманова, был на верной его Данке, был в волосах. Снилось Федору, что разломи его кости – и оттуда повалит чертов запах.

– Если бы не добрая воля твоя, светлый государь… – поклонился Федор да умолк.

Царь цокнул да мотнул головою.

– Неужто столь разительно переменился Игорь?.. – протянул государь.

– …что и не узнать, – тихо да горько добавил Басманов.

Вздохнул государь да сочувствующе кивнул.

– Я тебя миловал, а не Черных, – произнес царь.

– Он заслужит твою милость! – горячо вспыхнул Федор.

– Милость невозможно заслужить, – светло улыбнулся царь.

Сим же вечером при дворе гуляли пир. Ждали князя Черных, опальника прощенного.

– Вчера изгнанник, нынче – гость почетный!

– Вон оно как любо-то с Басмановым щенком дружбу водить!

Федор был особенно весел и пил не в меру.

– Глухой подслушивал,

Слепой подглядывал,

Безрукой чаши нес,

На стол раскладывал.

Безгласой звал к пиру,

Безногой хаживал.

Мне то воистину

Немой все сказывал!

Государь же пребывал во мраке, хоть и окруженный светом да песнями. Точно нелюдимый зверь, сидел в укрытии да скалился безумно, рыща черными глазами.