– Пойдем, – сказала Лена, отдавая поводья однорукому парнишке в тулупе нараспашку.

– Куда? – спросил Черный Пес.

– Он так прекрасен в цвету! – пробормотала она, оборачиваясь на дуб.

Ничего не понимая и со шкодливой внутренней улыбкой отмечая, что понимать ничего и не надо, Пес позволял себя уводить еще дальше.

Солнце село. За частоколом угукал лес филинами. Ночной зверь тихо крался, изредка обламывая под лапой ветви. Звезды робели, затаили дыхание вместе с Леной. И когда все замерло, когда весь мир померк, из недр стал подниматься легкий и благодатный дух. Ясный мягкий поток света поднимался по корням. Ветви опустились под тяжестью наливных плодов, напоминающих яблоки. Только Пес протянул руку, как Лена предупредила желание.

– Вкусишь, так заплатишь, – произнесла она.

– Сколько? – сипло прошептал Пес, сжимая кулак, едва не коснулся плода.

Лена протянула руку.

– Спроси у Калача, – ответила она.

Пес кивнул, не поняв ни слова. Взгляд по-прежнему был прикован к насыщенным плодам, созревшим в ночи, напитанным хрустальным светом. Очнуться ото сна он смог лишь в трапезной. В центре стояла печь, устланная коврами. Длинный стол, убранный холщовой скатертью, вместил бы всю деревню, но деревянные скамейки пустовали. Перед глазами плыли пятна. Впервые след оставался не от яркого режущего света. Пес мечтал постичь природу этого чудесного сияния. Резкий лязг заставил обернуться. Лена пыталась сдвинуть заслонку печи. Черный Пес пришел ей на помощь, да рванул так сильно, что рухнул на пол. То ли от того, что заслонка слишком быстро поддалась, то ли от черного от сажи деда, глядевшего на него из печи.

– Калач, вылезай! – просила Лена.

Из печи высунулись грязные руки. Скрюченные пальцы-крючки впились в побелку, оставляя заметный след. Сквозь ворчание и пыхтение показалась косматая бородатая голова. Взгляд безумный, как у бешеного зверя. Выволочив свое тело, дед рухнул рядом с Псом и поднял облако пепла. Пес закрыл глаза и отполз в сторону. Калач зевнул, разевая рот с редкими желтыми зубами. Нижний клык выделялся средь прочих, точно с умыслом заточенный.

– Чего ради будила, дура? – буркнул старик, садясь на пол и облокотившись спиной о печь.

– Добрый человек прибыл не откуда-то, а из самой Москвы, – доложила Лена, помогая деду стряхивать пепел с дырявой плешивой овчинной дубленки.

– Неужто стоит еще, проклятая? – ворчливо бросил Калач.

– Куда ж ей деться! – криво улыбнулся Черный Пес.

– Как это куда? – спросил дед. – Поди, будто город сжить со свету – какая морока! Уж не тебе ли, душегуб, об том сказывать! Была б на то воля, то оно и сделается!

– Видать, нету такой воли, – пожав плечами, сказала Лена.

Не боясь запачкать платье, она села на колени рядом с Калачом.

– Добрый человек хочет испробовать яблок наших, – произнесла Лена.

Тут-то дед залыбился.

– А цену-то добрый человек выведал? – спросил Калач, прищурившись.

– Так вот с тем пришли – чтобы выведать, – ответила Лена.

Калач харнул на пол.

– Он, поди, мальчонка умный да приметил, какие изувеченные добряки вас встречать вышли. А ну-ка, добрый человек, скажи-ка: сам-то смекнешь? – спросил Калач.

Черный Пес нахмурился, глазами забегал. Положил руку на плечо.

– Смышленый, – довольно кивнул Калач, поднимаясь в полный рост. – Ну что ж, Леночка, готовь все! А ты, голубчик, знай: нынче последний шанс удрать. Поди, вон он, частокол: дашь деру – никто собак не спустит, не будет погони никакой.

В ту ночь Пес остался в деревне Калача. Вдоль столов стояли безликие из сна с холщовыми мешками на голове. Как это часто бывает, сцена из кошмара, воплощенная наяву, не такая уж и внушающая. Если во сне все на застолье казались прямо-таки богатырских размеров, то нынче Пес глядел на деревенщин, которые выглядят с этими мешками не как палачи, а скорее, как приговоренные. Во главе стола сидел Калач, то ли дремал, то ли вот-вот задремлет. За его левым плечом стояла Лена.