– Вадик! Ты?

Обернулся.

Ко мне шел старый мужчина в соломенной шляпе, тяжело опираясь на трость.

– Не узнаешь?

– Нет, – честно признался я.

Он рассмеялся:

– Так и знал, – взял трость подмышку, порылся в кармане пиджака, вытащил сложенную фотографию, расправил ее и ткнул пальцем в верхний левый угол, – смотри, теперь узнаешь.

Опустив глаза, увидел снимок нашего шестого «а», палец мужчины указывал на веселую физиономию Федьки Осипова.

– Федор? – я оторвал взгляд от фотографии и посмотрел в морщинистое улыбающееся лицо собеседника.

– Ага! Поди, изменился немного? Ха! Поэтому и таскаю с собой фото. А то встретишь кого из наших, долго объяснять, кто я есть. Ты давно сюда наведываешься?

– Первый раз.

– Понятно. Не пугайся. Все мы изменились. Ты тоже не… Короче тоже изменился. Я тебя больше по общему облику узнал, да и по шраму, – он кивнул на след моих подвигов юности, так и оставшийся на лбу на всю жизнь. – Какие планы?

– Никаких, – честно ответил я.

– Понятно. Ладно, поброди, осмотрись, обвыкни. Если что, меня можно на школьном стадионе найти, люблю там сидеть. Помнишь же?

– Что? – я никак не мог сосредоточиться, до конца поверить в то, что происходило.

– Ну ты даешь! Не помнишь? Я же был баскетбольной звездой нашей школы!

– Точно! Я и забыл. И как?

– Что?

– Чего добился?

Он поморщился, тяжело вздохнул, опять оперся на трость, опустил лицо, спрятав его под полями шляпы:

– Ничего. Так просто сижу там. Все, пошел. Бывай! Заходи, – и он, сильно хромая, ушел во двор седьмого дома – самая короткая дорога к школе.

А я побрел по улице, всматриваясь в лица редких прохожих, но никого не узнавая, хотя может и знавал когда-то.

Заглянул в продуктовый, не смог себе отказать, попросил булочку в виде сердечка за двенадцать копеек, по привычке полез в карман, но продавщица рассмеялась:

– Не надо. Ешьте на здоровье.

Бабка в белом халате у бочки протянула мне маленькую кружку, ту, что за три копейки.

Я сделал глоток и чуть не закричал от восторга – вкус детства, он ни с чем не сравним!

– Вадик?

Сухая, сгорбленная женщина с аккуратно подстриженными и уложенными седыми волосами стояла напротив меня:

– Не узнаешь?

– Марина? – мелькнуло неожиданное озарение.

– Да.

Я поставил кружку на черное металлическое крыло над большим колесом бочки, туда же положил булочку, сделал нерешительный шаг вперед:

– Как? Ты здесь?

– Ты же тоже здесь. Почему удивляешься? Мы все возвращаемся в Город двух вокзалов, возвращаемся в надежде…

– Но ты же тогда уехала. Совсем уехала…

– Да, так я и сейчас там живу.

– С Серегой?

– Да, мы там, на Дальнем востоке так и остались. Прижились. Как ты?

– Хорошо.

– Дети? Внуки?

– Да. Сын, два внука, уже большие. А ты… а вы?

– Не сложилось. Одни.

Она уже несколько раз будто пыталась шагнуть ко мне, но получались только неуверенные движения, наконец решилась, шагнула и обняла, припала щекой к моей груди, мои руки сами, без команды, обняли ее, прижали, задрожали…

Я не знаю, сколько времени мы так простояли, чувствуя друг друга, как тогда…

… – Вадик, что ты так губы сжимаешь, когда целуешься? – смеялась Марина.

– А как?

– Глупый!

Я обнимал ее, прижимая к себе…

– Пойдем, – Марина взяла меня за руку, – я уже не наделась. Столько времени тебя тут ждала.

– Я первый раз здесь.

– Вижу. Вижу, что еще не обвыкся. Я уже давно сюда приезжаю. Уже даже без провожатого отпускают. Обвыклась. Я уже полгода в реанимации. Все боялась, что тебя не дождусь, или что опоздала.

– Куда опоздала?

– Сюда. Вдруг ты уже…, уже не придешь.

– Я Федора встретил, он тоже здесь, – зачем-то объяснил я.

– Я знаю, видела. Был еще Толик, но уже нет, мы его на второй вокзал проводили.