Притягивал пофигизм, бесшабашная веселость, отталкивали откровенные рассказы о себе.

– Знаешь, почему я попал в стройбат, а не как ты – в нормальную часть?

– Нет.

– Я малолетку топтал.

– За что?

– Своего друга обчистил. Выяснил: что – где лежит: золото деньги, барахло. Когда дома не бывает. Залез через форточку. Через две недели меня вычислили менты.

Это было для меня отвратительно! Хотя, нечто подобное слышал от отца, о его тяжелом «военном» детстве и необходимости, чистить карманы на рынке…

А вот Колины побаски, про службу в стройбате – я обожал!

О огромных «комсомольских» носилках на двести килограммов, о том как заставляют работать на стройке ленивых. О летающих, на непокорные головы кирпичах.

Запомнился, один его, прямо «Козьмапрутковский» афоризм:

– В стройбате «дед» – не тот, кто отслужил полтора года, а у кого рожа наглее и злее кулаки.

Жаль, что его так быстро выписали! С Борей и штабником было скучно. Они не аккумулировали никаких идей, девчонок не клеили.

Я находился в больнице восемь дней и чувствовал, что практически, оправился от жидких стульев, резей в животе и температуры. Теперь и я, как учил Великий Коля, осознал, что здесь лучше, чем в полковых нарядах.

Кстати меня обрадовали, что после «дизентерухи», шесть месяцев не ставят в наряд по столовой. Так, как являешься потенциальным носителем дизентерийных палочек!

Я усиленно «косил и симулировал». Я «хавал», если хотите «хезал», если не поняли «чуфанил» все, самые неудобоваримые продукты, которые дизентерийным запрещены. Анализы были отвратительные и выбытие в часть, в ближайшие две недели, не грозило.

После ухода Николая, ничего на происходило. Обычно, днем я гулял на больничном дворе. За инфекционными не было жесткого контроля, и мы имели возможность разгуливать во дворе. Пялился на девушек, не решаясь подойти к ним из-за своего клейма на вельвете.

По периметру дощатого забора плотно росли пирамидальные тополя, и тенистая зебра закрывала двор стационара Первой Городской больницы.

Из-за этой тени – беспощадное кубанское солнце не выжигало болезненных постояльцев стационара.

Сегодня я осознал одну странность. Маленькая девочка из детского отделения – поразительно похожа на мою племянницу! Наверное, годика три – малышке. Каждый день она гуляла с разными женщинами.

Точно! Я видел ее третий или четвертый раз и каждый день тети менялись. Сначала я решил, что она лежит здесь с мамой, но, не смотря на одинаковые больничные халаты, лица женщин с девочкой во дворе, были разными.

Сегодня ее вывела медсестра. Немного помаячила и собралась уходить.

Я попросил:– Можно я с ней погуляю?

Глянула на меня, увидев больничную пижаму и хлюпающие тапки – одобрительно кивнула.

– Побудь с нею пол часика, а я белье заберу из прачечной.

– А как её зовут?

– Катя… Катюша Мостовая.

– А, что она здесь без родителей?

– Она из «дома ребенка». Мать от нее отказалась!

– А почему в больнице?

– Бронхитик, где-то, подцепила. Сам понимаешь, т а м за ними не следят…

Она ушла.

Боже мой!

Все как у меня!!!

Мою родную племянницу Алёнку, моя родная сестра, её мать, оставила в роддоме. После этого Алёнка год кочевала по разным приютам и больницам, пока мы с матерью оформляли опекунство на нее. Пришлось, даже вызывать сестру из Тверской губернии. Чтобы она, соизволила, дать разрешение на наше опекунство!!!

Однажды пришел к Алёнке в приют и понял, что э т и дети никому не нужны! Нянечек не было, и малыши были сами по себе: кто стоял, кто лежал в своих кроватках.

Алёнушка – беловолосенькая, носастенькая, большеглазая зверушка в застиранном платьице и рваных, на коленках, колготочках. Стоит в кроватке и пытается ножкой затолкнуть тряпичного клоуна между деревянных прутьев кроватки.