Как только я освободил унитаз, лысый, вновь накинулся на него. В перерывах, он даже не успевал подтягивать штаны.

Нас нарядили в коричневые (!) вельветовые костюмы, с вытравленными на левой стороне огромными буквами «ИО» (инфекционное отделение). Как клеймо прокаженного!

Отвели на второй этаж в это самое инфекционное отделение.

Я тут же упал на кровать справа у окна и закачался под потолком на скрипучих пружинах заоблачного гамака. Наверное, от высокой температуры…

Состояние не было неприятным и почти нравилось мне. Но гиря, давившая на кишечник, сбросила вниз на землю, и я засобирался освоить местный «тубзик». Но тут в палату ворвался бритоголовый с криком: -Где тут у вас туалет? – тут же скрылся за стеклянной, замазанной побелкой, дверью.

Вот это прыть! И опять я за ним… Выждался и опять в постель.

Не прошло и пяти минут, как лысый подскочил и грохнул стеклянной дверью.

– Надо ему кровать у унитаза поставить! – пошутил кто-то. Кто-то засмеялся. Мне не было смешно. Я сам был, почти, в таком же состоянии.

Вечером мне вновь, предложили клизму, чтобы окончательно расстаться с дизентерийными палочками, но я, как и все в палате отказался. Лысый, тоже попытался отказаться, но его накачали принудительно. И опять, после этого, он охал и бегал каждые 10 минут в сортир.

В палате нас было четверо, все солдаты- срочники.

Сегодня прибывшие: я, лысый – Боря —Батыр из стройбата (их «бат» строил казарму в нашем военном городке и удлинял ВПП у соседей), «черпак» из моего полка, почти земляк-калужанин. И был еще старожил – Колян из Батыровского стройбата.

Боря оказался татарином, но по-татарски, кроме мата, ничего не знал. Учил меня.

Два дня мы приходили в себя, и в голову не лезло, чтобы как-то нарушить больничные беспорядки.

За это время сдружился с солдатом из стройбата – Колей.

Он был моего призыва, но уже был такой вальяжный и волосатый, будто во всю «дедовал». Я выглядел скромней, как и положено «молодому».

А вот Боря-мабута был совсем затюканным у себя в подразделении. С нами отогрелся и разговорился. Стал травить анекдоты, рассказывал про дом и невесту в Казани.

На третий день мы, уже совершенно окрепли и поняли, больница – это настоящий Рай!!! Ни отбоев-подъемов, ни нарядов на кухню, ни тупых офицеров, ни дембелей, ни горы парашютов под укладку. Ничего! Днем и вечером телик, перед сном кефир, днем прогулка в больничном садике.

Колян надавал советов, как продлить этот Рай в бесконечную перспективу.

– Жрите, сырые подсолнухи, тут за больницей растут, не мытые. Понос не будет прекращаться. Если бы не это, я бы уже неделю впахивал бы на стройке!

В палату прибежал какой-то блаженный пацаненок, с явными признаками олигофрении.

– Коль, а Коль! Тебя Таня зовет! Иди!

– Зачем?

– Хочет конфету дать.

– Сюда принеси!

– Зачем тебе здесь-то?

– Чтобы губы были сладкие!

Олигофренчик задумался, его вдруг осенило:

– Ты, что с ней целоваться собрался, сладкими губами?

– Да-да. Вали отсюда.

Дебильчик ускакал с перекошенной челюстью.

– Таня эта, -делился Николай: -ей всего 16 лет. Один раз затащил ее в подсолнухи… Теперь она за мной бегает, или брата-дебила подсылает.

– А ты? Неужели больше не хочешь? – удивился я, с откровением голодного волка.

– Нее. Хоца-нет. Я теперь Светку-медсестру обхаживаю.

Мы лежали на койках и мечтали:

– Вот сейчас, позвать бы Светку и сказать: сестра, сестра (Колян жалобно заканючил) змея прополза…

– Ну и что, спросит она? – он сменил голос на визгливый женский.

– В член укусила!.. Нужно яд удалить!..

Мы начали падать с коек, Батыр ринулся за мелованную стеклянную дверь.

Но медсестра Света все поползновения Николая игнорировала.