Держа речь, Степан потихоньку осматривал притихший зал. Взгляд его задержался на двух зигзагообразных пунктирах.

«Смотри-ка, оба здесь-с: и Каменев и Зиновьев собственной персоной, в первых рядах… И этот тоже, к речи готовится, бумажки мнет; ну он-то меня поддержит – преданный грузин. Хоть и грубоват иногда».

Закончив речь, под бурные овации Степан слез с трибуны, и они с Олесей пошли дальше. Та снова начала о чем-то рассказывать, и все пошло своим чередом. Постепенно приближались к Степиному дому.

На самом подходе прояснилась причина тишины. Оказалось, что в этой проекции не существует также и времени. Поэтому все, что произошло в этом мире со Степаном, как оказалось, случилось практически мгновенно. Он нашел себя стоящим напротив своего дома по улице Пушкинской сразу же после того, как вышел из двери мультипликационного подъезда, где он последний раз пил водку. Рядом стояла Олеся.

– «Метафизика» – важнейшее сочинение Аристотеля, там он критикует идеи Платона и создал теорию общих понятий! – Она, кажется, уже давно вела эту мысль, и Степан важно кивнул.

– Олеська, постой секунду, я у приятеля ключ возьму, оставил на всякий случай, а то люков канализационных по всему городу… – Не дожидаясь ответа, он юркнул в подъезд напротив. Там достал из сумки бутылку и сделал большой глоток. Подумал и сделал еще один. Перед глазами поплыли кружочки и звездочки – жизнь возвращалась в нормальное русло. Он достал из сумки ключи и, сделав радостное лицо, вышел из подъезда. Олеси на улице не было.

«Слиняла. Загрузил – и слиняла, – самокритично решил Степан, за весь вечер не произнесший и двух слов.– Кивал много».

В этот момент рядом вдруг раздался голос Олеси:

– Вот я и говорю, название совершенно случайное, «мета» – значит после, то есть после физики. Это Аристотеля один чувак их древний издавал, так он труд этот после физики поставил, а теперь все его так и называют…

Степан недоуменно покосился на место, откуда доносился голос. Голос звучал уверенно; даже, как будто, еще увереннее, чем раньше. Видимо, ему польстило выражение повышенного внимания на лице Степана. "Невидимой стала", – догадался он, открывая дверь в парадную и как бы приглашая кого-то войти внутрь. Голос переместился в подъезд и начал удаляться вверх по лестнице. Степан двинулся следом.

***

Тихо шелестит трава,

Не нужны уже слова…

Степан проникновенным голосом пел песню собственного сочинения, изредка поглядывая на Олесю томным взглядом. Они расположились у него на «втором этаже»; он сидел на стуле, Олеся хозяйски полулежала на кровати. Особенно задушевно звучал припев :

Никогда, никогда

Не забывай того,

Чего ни с кем не происходит…

В припеве была трагическая безысходность момента, поражавшая своей глубиной в первую очередь самого Степана и заставлявшая слушателя, опять же по Степиной интерпретации, «задуматься о том, чего ни с кем не происходит». Как можно задуматься о том, чего не происходит, он еще не придумал, но обычно никто и не спрашивал – и так понятно. Дошли до проигрыша, и Степан на некоторое время сконцентрировался на игре. Подняв же взгляд на Олесю, он обмер. Перед ним сидела писаная красавица в стиле Мерилин Монро с огромными грудями и вьющимися белыми волосами. Одета она была в тот самый кружевной бюстгальтер, который он наблюдал в витрине магазина, и в сногсшибательные белые колготки. Больше на ней, кажется, ничего не было. Он запнулся на полуслове и, вытаращив глаза, уставился на Олесю.

Та потупила взгляд, поправила прическу и смущенно спросила:

– Ты чего?… Степа?

– Какая же ты, Олеська… – он восхищенно выдохнул. Потом сглотнул и заплетающимся языком закончил , – красавица…