– Пошли? – спросила она тонким мультяшным голосом пятилетнего ребенка – Я тебе еще про Фэн-шуй не досказала! – Степан заметил, что у него, вроде бы, вырос большой зеленый нос.

***

– Древние китайцы считали, что злые духи двигаются только по прямым линиям. Поэтому на китайских картинках рисовали, например, зигзагообразный мост над озером, – тараторила Олеся своим тонким голосом. – Считалось, что по такому мосту духи не пройдут! – Она многозначительно посмотрела на Степана. Тот деловито вышагивал рядом с ней, изредка переспрашивая и кивая. Его рука по-прежнему была засунута в сумку, он припадал на правую ногу, но был спокоен и деловит. Они свернули с Кузнечного переулка и шли теперь по Пушкинской улице. Нарисованные дома хоть и радовали веселыми мультипликационными цветами, но из-за плохого качества прорисовки выглядели нежилыми и заброшенными. К тому же, у некоторых не были нарисованы входные двери. Впечатление возникало сюрреалистическое: вот дом, где в окнах горит свет и висят занавесочки, только… войти в него нельзя, а так – все хорошо, живем мы хорошо, здоровье наше хорошее… Вокруг шныряли машины с нарисованными водителями и ходили люди без лиц, а многие и вовсе были нарисованы только с одной стороны – со спины, скажем! Вообще от всего этого веяло ностальгической тоской времен застоя, и Степан решил попытаться сменить тему.

– Стой! – остановил он Чебурашку на середине фразы про то, что «никогда не следует ставить кровать так, чтобы она была обращена ногами к двери…» – мне на секунду. К приятелю. Лабораторную отдать. – И он быстро заскочил в первую попавшуюся дверь. Как Степан и ожидал, лестница была не нарисована… Нисколько не смущаясь, зависнув в полной темноте без потолка и пола, Степан достал из сумки бутылку водки. С облегчением констатировав, что в ней, слава Богу, осталось еще грамм сто пятьдесят, он сделал глоток.

Выйдя из подъезда, Степан с удовлетворением отметил, что мир переменился опять. Он стал двухмерным.

***

Двухмерный мир жил и существовал не хуже трехмерного. Точки сдвигались, вибрировали, какие-то тире быстро пробегали по горизонту. «Наверное, снег идет», – догадался Степан; они с Олесей представляли собой отрезки, только разной толщины и длины. Еще одно отличие – это заметил Степан уже во время ходьбы – заключалось в том, что у Олеси самый конец ее отрезка во время движения чуть загибался. «Разговаривает», – догадался Степан и тоже в ответ чуть согнул свой конец отрезка. Получилось, видимо, невпопад, отчего Олеся некоторое время двигалась вперед совершенно прямая. Потом она начала понемногу загибаться снова, и Степан, теперь уже предпочел молчать. Поскольку он не слышал ни того, что говорит Олеся, ни себя самого, то сильно опасался конфуза.

Так они шли некоторое время и, вдруг, Степан почувствовал – да, это было какое-то неожиданное озарение, пришедшее из самых глубин его подсознания – что он должен, обязательно должен сейчас выступить! Он снял с себя куртку – в отсутствии длины она оказалась просто маленькой серой точкой на его плече и, отодвинув замолчавшую Олесю, взошел на трибуну.

– Товарищи! – заговорил он голосом Владимира Ильича (фамилии у него здесь, из-за отсутствия третьего измерения, не было), – я приветствую вас на Втором съезде народных депутатов!!! – Зал грохнул овациями. Олеся, стоявшая рядом с ним на трибуне, только одной ступенькой ниже, восторженно зааплодировала. Выглядела она, как Надежда Константиновна – черная линия на ярко-малиновом фоне, подсвеченном двумя галогеновыми прожекторами. Прожекторы были китайского производства, в каждом имелось по тусклой полукиловаттной лампе, что для такого зала явно недостаточно, но люди были рады и этому – предыдущий съезд проходил в полной темноте. Прожекторы прикрутили к трибуне большими черными шурупами с прямоугольными прорезями. В мире трехмерном прорези оказались бы крестообразными.