– Друг Камаль, – сказал Вязирка и растянул губы в улыбке, извиняющейся за его маленькую слабость. – Я все еще люблю патыры.

Посадка была – хуже не придумаешь. Собственно, это и не посадка была, а крушение. Тонька в своей капсуле могла только наблюдать, как трещит и расползается обшивка, как «пляшут» переборки и как в неожиданную щель с любопытством заглядывает клок мутного, желто-коричневого неба.

Потом раздался вой, и капсулы принялись вылетать из гнезд. Одна за другой в брызгах искр и креплений, они проносились мимо Тоньки куда-то за спину, в стороны, в пустоту. Несколько капсул столкнулись, и Тонька не смогла сдержать крик – в разбитом колпаке мелькнуло рассеченное лицо с выпученным глазом.

Настил впереди приподнялся волной, огонь, жар рванули вверх, и тут уже пришла очередь Тонькиной капсулы, кувыркаясь, вылететь навстречу новой земле.

Бамм!

Самого «бамм!» Тонька не помнила. Несколько минут просто выпали из ее жизни. Молилась она или ругалась во время короткого путешествия к поверхности, Тонька тоже не имела понятия. Только несколько кадров задержались перед глазами: вздыбленный, неровный горизонт, зарево и ее собственное слабое отражение с широко открытым ртом.

Пришла в себя она уже на земле. Капсула лежала на боку, отстрелившийся метра на три колпак имел поперечную трещину, а сама Тонька, оказывается, проползла метров двадцать по направлению к зыбким дымам, вьющимся над невысоким песчаным гребнем.

Стоп, сказала она себе, стоп.

Было необходимо хоть как-то привести мысли в порядок. Тонька повалилась и подышала, глядя в небо. Так. Первое, я жива. Это замечательно. Короткий осмотр дал следующее. Два ногтя на правой руке сорваны. Бровь над правым глазом вздулась гематомой. Лицо и предплечье – в царапинах. Но самое плохое – перелом малой берцовой кости левой ноги. Даже сквозь мушки перед глазами выглядела нога отвратительно кривой. Тоньке стоило десяти минут кое-как закатать штанину комбинезона. Здравствуй, красная, распухшая конечность. Кость не вышла наружу, но вздула кожу так, что при неосторожном движении могла и порвать к чертям. Тонька даже побоялась ее трогать.

Боли, что интересно, не было. Проверив аптечку на бедре, Тонька не досчиталась тоника и блокатора. Значит, вколола автоматически сразу после приземления. То ли рефлексы сработали, то ли паника.

Хорошо. Хотя – ничего хорошего. Ничего.

Оглянувшись назад, Тонька заметила, как ветер несет по воздуху то ли ветку, то ли проволоку. Хотя откуда здесь ветки? Вроде бы не должно быть растительности. Это была их задача – посадить, приспособить к местной почве, вырастить…

Вообще, их задача была – жить. Жить на новой земле. А тут, похоже, получится только умереть.

Хотелось бы, конечно, не сразу.

Тонька скрипнула зубами и поползла к вершине гребня. Песок был плотный, крупнозернистый, чувствовался даже через плотную ткань. Голую кожу ладоней драл, как абразив. И все же по сравнению со всем остальным был сущей мелочью. Кровь – что? Кровь – дело наживное. А вот двести двадцать колонистов, оборудование, материалы, генераторы, промышленные фабрикаторы, биолаборатория и эмбриональные контейнеры…

Тонька застонала. Господи, господи, за что? С гребня ей открылась сухая долина, угнездившаяся между двумя невысокими грядами. Почти весь груз из трюма, все капсулы с корабля высыпались над ней. То там, то здесь среди песка взблескивали колпаки. А на далеком каменном склоне стыли растрепанные останки корабельной кормы. Дымил и плевался огнем контейнер метрах в пятистах.

Все, подумала Тонька. Не хочу жить. Какая разница – сейчас или днем, двумя днями позже? И все же она поползла с гребня, взяв направление на ближайшую видимую капсулу. Правая ладонь оставляла красные отпечатки, будто округлыми печатями клеймила песок.