Вязирка заволновался. А ну как и Камаля место опрокинет? Может такое быть? После Камаля и достойных людей-то не останется. Что делать тогда? Наверное, в Буххаране придется искать. Или в Юф-Беке.

Вязирка сжал кулаки.

– Давай, друг Камаль, – прошептал он.

Камаль вышел к костру и поднял руки. Его встретили одобрительным гулом. «Камаль! – прошептало в голове Вязирки. – Камаль!».

Налетел ветерок, качнулись ветви чинара.

– Уважаемые! – произнес Камаль.

Он дождался, когда установится тишина. Прошел к дереву. Голос его зазвенел струной.

– Уважаемые. Как бы это не казалось вам неправильным и малодушным, но я не сяду. Простите меня, только не вижу я себя аль-куддушем. Не хочу. Не моя это судьба. – Он повернулся, поклонился темноте, взблескивающей десятками глаз. – Простите, господин эмир, не держите зла на мое решение. Простите, люди, я не тот, кто сядет под чинар.

В полной тишине Камаль пошел прочь.

Вязирка был ошарашен. Да и прочие жители Мемек-тули не сразу сообразили, что сказал Камаль. Зато какой потом поднялся шум! Какой крик!

– Камаль! Как же так?

– А кто звал всех на холм?

– Кто теперь… Эй! Кто теперь сядет?

– Камаль!

– И что дальше?

Сначала одна, потом другая, третья фигуры отправились за Камалем вдогонку, надеясь узнать, усовестить, спросить, как он мог так их разочаровать. Они пропали, спускаясь с холма в сторону аяла. За ними потянулись остальные.

– Камаль! Камаль!

Женщины галдели. Мужчины цокали языками и качали головами.

– Эх, Камаль!

– Уважаемые! – пытался привлечь к себе внимание советник эмира. – Завтра! Пожалуйста, приходите завтра!

Его обтекали, как камень на пути.

– Завтра, – вздыхали и соглашались, будто через силу. – Завтра.

Костер потушили. Эмир с охраной тоже покинул холм. Вязирка слышал, как он, спускаясь, спрашивает советника:

– Может, мне сесть, Рашид? Я могу.

Ответ, если и прозвучал, то уже не дошел до ушей Вязирки. Скоро остался лишь лунный свет, ненадежный, то и дело гаснущий под набегающими облаками. Тогда Вязирка выбрался из своего лежбища, сел у погасшего костра и заплакал, ковыряя землю пальцами.

– Камаль, – всхлипывал он, – ты же мог… Зачем же?

Обида на друга царапала изнутри.

– Кама-а-аль.

Слезы текли, Вязирка вытирал их рукавом.

Ему не верилось, что друг мог совершить такое. Отказался. Все надеялись, а он… Как же так? – трепыхалось в голове у Вязирки. А мы все? А эмир? У него какая-то беда, весь аял это слышал. Нужно же помочь. Мустафа не хотел, но сел. Ихтирам сел. Джамур сел. Ох, Камаль, Камаль-друг. Уж если бы ты сел…

Горько было Вязирке.

Горше, чем когда он чай заварил из чарчан-травы. Та горечь что? Скрутила, заставила отплевываться, полдня стояла на языке да с кувшином козьего молока и прошла. Эту же горечь никаким козьим молоком, как подозревал Вязирка, вывести не получится. Не в горле поселилась, не во рту.

В груди.

Чем от такой горечи избавляются, Вязирка не знал. Но слезы у него скоро высохли. Он сидел, пригорюнившись, и всхлипывал все тише и тише. Камаль, Камаль, про себя шептал Вязирка. Он, наверное, скоро успокоился бы и забыл о случившемся. Мало что в легкой памяти у Вязирки держалось долго. К тому же мысль об оставшемся во дворе горшочке с рисом занимала его все больше. Горько, да. Но там рис. Вку-усный! Вязирка даже поднялся, чтобы уйти с холма домой. Повернулся и застыл, глядя на кружок притоптанной земли.

Луна подсветила.

Я ведь могу попробовать, неожиданно пришло в голову Вязирке. Вместо Камаля. Всем же можно. Почему мне нельзя?

Ему вдруг стало весело и страшно, совсем как когда он проказничал, путая горшки у Кахида, обливая кого-нибудь водой или таская дыни с бахчи. Оглядываясь по сторонам, словно его в ночи мог кто-то увидеть, Вязирка сделал крохотный шажок. Потом еще один. И еще. Оглянулся. Нога в скуфете осторожно коснулась границы притоптанного кружка.