Федя, а это был именно он, как обычно, был одет по форме: большие закатанные по колено сапоги-болотники, родительская черная телогрейка, рюкзачок за плечами, в котором всегда, кроме прочего, лежал кусочек сала, хлеб, лук, конфеты, яблоко и вода. Саян кубарем скачет по вольеру, стучит лапами по сетке, а я степенно раскладываю отцовскую курковую двустволку, перевешиваю её через шею на ремне. Стволы прячу в штанину. Ветровку, свитер – в рюкзак. Сейчас ещё конец августа. Тепло. Скворцы, собравшись в огромные стаи, по вечерам гомонят, перебивая друг друга, о том, в какие страны полетят и какими маршрутами, назначают-выбирают себе старших в своих десятках, сотнях и тысячах. Хорошо им – скоро им и Польша, и Германия, и Турция, и Италия! Но ничего. У нас с Федей сегодня запланирован не менее увлекательный поход в лес: с ночевкой! Я случайно обнаружил в пойменных зарослях реки Березины на Никитовой поляне место лосиного гона. Решив недавно пробираться домой из леса не по дороге или тропинке, а по болоту напрямик, я, выйдя на большую поляну среди ольхово-ивовых зарослей, ощутил специфичный лосиный мускусный запах. Вся поляна была истоптана лосями, кое-где высокая трава избита копытами до грязи. А на самих грязевых «ваннах» – хрупкая лосиная шерсть. Приглядевшись, я обнаружил, что ветки осинок, крушины и ивняка изломаны, дерн во многих местах изрыт копытами до грязи, нескошенная трава везде вытоптана, огромное количество «лосиных мух», как мы звали лосиных клещей, говорило о том, что здесь много лосей и с ними происходит здесь нечто интересное. Я долго бродил по поляне и пришел к выводу, что здесь точно разгораются нешуточные бои между ними. Лишь только рассказал о находке другу, как тут же было принято общее решение переночевать в лесу и самим понаблюдать лосиные бои. И уже через день мы решили выйти в лес с ночевкой – в пойму реки на место обнаруженного мною лосиного гона. Собрав и свой рюкзак, я не без гордости сунул в карман рюкзака фляжку с самогоном, настоянным на травах: нам уже перевалило за шестнадцать лет, значит, можно немного и «для сугреву», что, скорее всего, было просто для храбрости нам в ночном лесу.

Саян послушно подставил голову и шею для ошейника, и мы огородами и переулками заспешили в лес – солнце уже перевалило за полдень. Выйдя на луг, отцепили Саяна с поводка. Отметив свою «отправную точку», Саян занялся обычным своим делом: нарезая большие круги по нескошенному лугу, он гонялся за вспархивающими трясогузками, копался в мышиных норах, находил вкусную или полезную для себя траву. Теряясь в густой траве, он периодически появлялся в пределах видимости, весело заглядывал нам в глаза, высунув свой жаркий язык, и вновь исчезал на нужное ему время. А когда мы подошли к растянувшемуся по лугу на несколько километров неширокому озеру, Саян сосредоточился, посерьёзнел и даже напрягся, увидев, что я достал из-под пиджака ружьё и стал его собирать. Мы с Федей решили добыть себе утку и зажарить её на костре на месте нашей стоянки в лесу. Осторожно и почти бесшумно Саян исследовал береговую линию метрах в тридцати впереди нас. Вдруг он насторожился, остановившись, оглянулся на нас и стал медленно, шаг за шагом, вытянувшись, пробираться по траве ближе к зарослям осоки и аира по берегу озера. Я осторожно взвёл курки, подготовился к выстрелу навскидку. Саян сделал несколько быстрых шагов и замер. Всё его внимание было сосредоточено на одной точке где-то метрах в десяти впереди него. Федя предусмотрительно встал позади меня. И вовремя: Саян сорвался с места и броском метнулся в заросли аира. И тут же из травы, громко хлопая крыльями и крякая, вылетели утки. Я вскинул ружьё: секунду на прицеливание – выстрел. Утка падает на воду метрах в сорока от нас, а Саян уже плывет к ней. Очень аккуратно, даже бережно, берёт с воды утку за шейку и, сопя, тащит её к берегу. Мы теряем его из виду в аире, но вот он, счастливый и довольный, раздвигая саблевидные стебли, появляется из зарослей с уткой в зубах и приносит её прямо к моим ногам, кладёт утку в траву и заглядывает в глаза. Ну что тут скажешь! Я целую его в мокрый нос, а он недовольно чихает и бросается в кусты: не нужны ему эти «телячьи нежности» – надо работать! Мы с Федей кладём утку в рюкзак – жаркое будет. Пока дошли до леса, Саян поднял ещё несколько стаек уток, погонялся за болотными курочками, несколько раз выразил нам своё явное недовольство тем, что я не стреляю. Но здесь хозяин я – не стоит меня укорять. Я объяснил ему это, и он, засомневавшись в том, кто здесь хозяин, тем не менее, перестал укоризненно заглядывать мне в глаза после взлёта очередной утки на расстоянии выстрела. Уже в начале большого леса он нашел ежика. Тот был готов к такой встрече. Свернувшись в клубок и спрятавшись за свои жесткие колючки, ежик спокойно дождался нашего прихода и строгой команды Саяну: «Фу! Нельзя». Немного обидевшись, Саян сверкнул белками глаз, приопустил закрученный хвостик, побежал дальше и уже через полминуты, забыв обиды и боль в исколотом иголками носу, занялся своим обычным делом: исследовал бобровые каналы, их плотины, метался в густой траве в поисках этих самых бобров. Но мы быстро перешли через пойму в большой лес и стали организовывать свой лагерь примерно в километре от Никитовой поляны. Никитовой эту поляну мы называли с Федей сами – от его фамилии Никитов. Значит, и в честь него! Есть тут в болоте и моя поляна – Миколова. В честь моего имени Микола. Так мы означили с ним свою личную роль в исследовании окружающего наш поселок леса. Отец и брат показали мне, где и как называются исторически участки леса и некоторые урочища: Боровичное, Моховый переход, Белый ручей, Белый берег, Думановская дорога, Бобовки. А вот мы с Федей большим полянам, расположенным в заболоченной пойме, присвоили свои имена, чтобы увековечить свои походы: с волдырями на коже от крапивы и гнуса, выговорами от родителей за не политые нами с вечера грядки, со страхами от треска сучьев поднятого нами секача и, конечно, с неисправимой мальчишеской романтикой путешественников, странников.