– Опять же, коли ежели поемши, то чтоб об голову руки не отирать, потому через это дух… Сморкаться у нас также в платок надо.

– Это все возможно… Мы политику-то знаем.

– А знаешь, так и потрафляй… Ну, выпей еще винца… Хозяин ничего… Хозяин дозволит. Вот, рябиновая есть. Пей… И я выпью… Пейте и вы, Трифон Иваныч.

Выпили.

– А уж как он на гармонии лих играть, Трифон Иваныч, так просто удивительно! – продолжала Акулина. – Ты гармонию-то привез ли, Пантелеюшка?

– Привез. В котомке лежит.

– Ну, вот и хорошо. Потом ты нас потешишь, для праздника сыграешь. Выпьемте еще… Чего тут? Ноне праздник… Да и племянник приехал.

Трифон Иванович не возражал и уже первый выпил. Пантелей ободрялся все более и более, по мере того как ему ударяло в голову. Акулина тоже раскраснелась от выпитого вина.

Кончилось тем, что через час Пантелей, сняв с себя кафтан, играл на гармонии и пел. Акулина, приложа руку к щеке, тоже пела. Пели что-то грустное. Трифон Иванович сидел поодаль, клевал носом и слезливо моргал глазами. Кухарка Анисья тоже выпила для праздника.

Она стояла у дверной притолоки, слушала пение и почему-то заливалась горючими слезами.

На другой день Рождества Трифон Иванович проснулся с головной болью. Вчерашняя вечерняя пирушка с Акулиной и Пантелеем дала себя знать. Он вышел в столовую. Часы показывали девять. Акулина была уже вставши и заваривала чай около самовара. Трифон Иванович посмотрел на разрушенную закуску и на опорожненные бутылки и покачал головой.

– Однако мы вчера того… Изрядно… – проговорил он. – И дернула меня нелегкая пить!

– Ну вот… В кои-то веки! – отвечала Акулина. – К тому же вчера был большой праздник. Уж коли в эдакий праздник не выпить, то когда же и пить!

– С вами-то мне не следовало связываться.

– А что ж мы за паршивые такие, что с нами не следовало?

– Я про Пантелея… Человек на место приехал наниматься, а хозяин вдруг с ним пить вздумал! Эво сколько высосали! – кивнул он на бутылки.

– Да нешто это мы одни? Мы по малости… А тут и которые ежели приходящие пили… Тут и Анисья после нас охулки на руку не положила. Ночью приказчики, вернувшись с гулянки, заглядывали и, поди, тоже выпили. Так ведь всю ночь на виду бутылки и стояли.

– Приказчики сюда по ночам не входят.

– Не входят, да вошли. Ведь вы нешто могли слышать? Ведь вы были без задних ног. Мы вас вчера с Пантелеем под руки взяли, свели в спальню, раздели и на постель уложили.

– Ну вот… что ты мелешь!

– А вы нешто ничего и не помните? Хороши же вы были! Ну, да и то сказать: ведь вы старенький, годы уж ваши такие…

Трифона Ивановича так и покоробило от этих слов. Он вспомнил, что действительно вчера сильно напился в компании Акулины и ее племянника. Ему сделалось совестно. Акулина между тем продолжала:

– А только и блажной вы во хмелю… Ужасти, какой блажной! Да и ревнивый. Вдруг ни с того ни с сего к Пантелею приревновали. Он меня по спине погладил ласковым манером, а вы сейчас ругаться…

– Не гладь другой раз… – отрывисто отвечал Трифон Иванович. – Ведь ты из себя хозяйку разыгрываешь, хочешь, чтобы тебя почитали, как хозяйку, а где ж это видано, чтоб прислужающие люди по спине хозяйку гладили.

– Да ведь он племянник.

– Ну, это еще вилами писано, племянник ли он. Ты мне прежде паспорт его покажи.

– Что ж, он покажет, что ж, он не беспаспортный. А только все-таки так ругаться не следовает, потому только он всего и сделал, что обхватил меня да пощекотал два раза по спине… Ну а я щекотки боюсь и завизжала. Ведь вы даже драться лезли. Попомните-ка.

– Башку даже прошибу, вот что я сделаю, коли во второй раз такое-эдакое случится. Что под рукой у меня будет, тем и прошибу. Да еще мало того, вон выгоню. Пускай убирается ко всем чертям! – горячился Трифон Иванович.