– Эй, давай, – позвал Тезидия тот самый организатор, – Только давай что-нибудь не слишком заунывное… мне не нужно, чтобы весь зал уснул!

– Не буду называть имён, – тем временем продолжал адепт, повернувшись к пареньку, вышедшему на сцену, – Пусть юноша представится сам.

Тези неуверенно подошёл к микрофону. Несмотря на годы поэтической деятельности, сейчас его одолело совершенно неуместное волнение. Всё же перед таким количеством слушателей он ещё ни разу не выступал…

– Д-добрый вечер, – с лёгкой запинкой проговорил он, – Меня зовут Тезидий Оутинс, – типичное «Великолепный» как-то не шло на язык, – Как уже сказали, я прибыл сюда издалека. К моему огромному сожалению, никто из тех, с кем мы сегодня прощаемся, не был мне знаком лично. Но я уверен, что это были достойнейшие люди. Более того, я считаю, что каждая жизнь имеет право быть воспетой в веках. И оттого песня, которую я сейчас исполню, затрагивает всех тех, кого нет сегодня с нами… Это будет баллада… Баллада о мёртвых душах…

«Только не что-то заунывное!» – уже в откровенной панике одиними губами проговаривал лысый организатор, стоя у сцены.

Однако поэт совершенно не обращал на это внимания. Он медленно закрыл глаза, затем вновь открыл – и, совершенно по-новому взглянув на толпу, начал играть.

На первых нотах рандлея в его руках предательски дрогнула – но тут же оправилась и, уже ничуть не фальшивя, стала наигрывать какой-то медленный, щемящий душу мотив. Мотив был красив – но очень грустен. Так грустен, словно само небо рыдало о том, что ему порой приходится творить несправедливость в этом мире…

Лысый организатор поморщился и закрыл глаза рукой. Один его вид олицетворил все бесконечные мысли о том, в какой тоске будет пребывать зал после подобного выступления. «Сказали же ему, не заунывное!»

Но Тезидий знал, что делает. Он видел и раздражение на лицах клановцев, и тоскливое недоверие людей в зале. Он видел всё это – и понимал, что вскоре всё изменится. Изменится в корне…

Ещё пара завершающих нот – и мелодия вдруг оборвалась. А после секундного затишья началась вновь – но уже другая. Живая, быстрая. Она продолжала быть надрывной, но надрывной совершенно по-новому. Так, словно это пела сама земля, отправляя своих солдат в последний бой. Это была мелодия, призывающая бороться. Марш, побуждающий идти вперёд. А затем Тезидий запел – так же браво, как и его музыка, и столь же горестно…

– Летим мы тихо, гордо В прозрачных небесах,

И нам уже не больно, Лишь слёзы на глазах…

Жизнь исчезает в блеске Неведомой звезды,

Но не горим мы в свете – Гниём мы от тоски…

Повсюду реют души, Рисуя в мёртвый круг,

И сумрак ночи душит, В нём страшен каждый звук,

Но мы летим отважно В неистовых мирах

И нам уже не страшно В небесных образах

И в наших снах…

Короткая проигровка, что однако не сбила темп играющей музыки. Это был настоящий победоносный марш, призывающий встать, идти вперёд, не сдаваться. И лишь едва заметная нотка тоски выдавала в нём ту горечь, что была вложена в строки.

Лысый организатор расслабился, явно удовлетворённый услышанным. Публика как завороженная воззрилась на поэта, ожидая, что будет дальше. Тезидий же тем временем продолжал:

Плывём мы тихо, гордо По медленной реке;

Огни родного дома Сверкают вдалеке…

Но не вернуть обратно Тех сказочных времён;

Всё светом звёзд объято – Мы растворились в нём…

Сквозь сотни разных судеб Несёмся мы вперёд

И ничего не будет Среди ночных высот —

Лишь только сумрак тёмный И мёртвый свет в дали,

Но всё равно плывём мы В потоках злой реки

Прочь от земли…

Второй куплет был завершён, однако проигровка уже не казалась столь мелодичной. Она становилась надрывной, горькой. Да и голос поэта вдруг преобрёл лёгкую хрипотцу, словно испытывая на себе все терзания, обозначенные в песне.