Я медленно вплываю в угольно-серый свет: где-то за хребтом уже карабкается в гору солнце. Нет смысла, нет смысла, все еще бормочет Ася; наверное, я продремала совсем недолго. Зря поставила палатку так близко.

Ася замолкает, зевает и принимается возиться. Вжикает молния на входе. Неуверенные шаги глохнут в перине хвои. Слышно, как проскальзывают на спрятанных в темноте корнях подошвы.

– Катя, ты спишь? – смущенный, робкий шепот. «Угу», – говорю я. Снаружи щелкает зажигалка. Тянет табачным дымом. Понятно, что вылезать из теплого спальника в холодный, мокрый от росы рассвет все равно придется: я весь вечер накачивалась чаем. К тому же теперь хочется курить…

Ася стоит в нескольких шагах от входа – тонкая, тускло поблескивающая в предутреннем свете, почти прозрачная.

– Ты здесь не ходила? – спрашивает она. – Вроде кто-то ходит вокруг палатки. Как будто кто-то за мной пришел…

Я с трудом сглатываю.

– Я не слышала. Да ну, кого бы сюда занесло… – голос сбивается на хрип. Совсем во рту пересохло, надо бы попить. Я облизываю губы, еще раз сглатываю скудную слюну.

– Наверное, приснилось, – говорит Ася с деланым равнодушием. Ее потряхивает – со сна, наверное.

– Подожди минутку…

Когда я возвращаюсь из кустов, Ася так и стоит с сигаретой в скрюченных пальцах. Серая. Вылинявшая. Едва уловимые розовые тени в волосах… Полусон-полувоспоминание еще дотлевает во мне.

(Осталось шестнадцать.)

– Ты чего? – испуганно спрашивает Ася. – Рассматриваешь, как будто что-то ищешь.

Я качаю головой.

– Да нет, извини. – Я с силой выдыхаю дым. Сейчас надо быть осторожной, чтобы не разверзлось. Очень аккуратной – чтобы не вылезло что-нибудь безобразное. Я неохотно заговариваю: – Слушай, даже если ты… если тебя там… ну, караулят. Все равно можно, наверное, найти выход получше. – Она недоумевает; мне хочется провалиться под землю, но я все-таки договариваю: – Если ты прячешься… ну, от властей.