Наконец, уже в августе, сделали повторный рентген легких и тогда обнаружили на снимке небольшую опухоль, расположенную в заднем средостении. Она присутствовала и на том, первом снимке, но врачи проглядели ее. Итак, прозвучало страшное для всех слово «опухоль», но нас уверяли, что она, конечно же, доброкачественная. Мы вошли в новое обиталище ужаса – необходимость операции, возможная инвалидность на всю жизнь.

Но и это не была последняя ступень. Сделали пункцию и тогда обнаружили, что опухоль не доброкачественная, а злокачественная. Все затмило новое слово – «рак», которое даже теперь, когда моей девочки уже нет на этой земле, не входит до конца в мое сознание. Каково же было тогда? Но и в этой обители горя есть разные отсеки и ступени. Есть разные формы, из которых одни более, а другие менее курабельны, излечимы. Нас направили в Институт детской онкологии. Сначала на консультацию, затем предстояло сделать там все основные анализы снова (рентген, кровь, пункция и т. п.), ибо в советской медицине каждое учреждение доверяет только «своим» анализам. На это ушла еще неделя тяжелейших разъездов с Сашей из одной больницы (детской, Морозовской) в другую (Институт онкологии) и обратно. Наконец 13 августа Сашу госпитализировали в отделение Института детской онкологии и произнесли окончательный диагноз: «злокачественная нейробластома заднего средостения с метастазами в кости и костный мозг, стадия IV». Нейробластома в этом возрасте – тяжелейшая, практически неизлечимая форма рака. Стадия IV – последняя, исходная стадия этой формы болезни… Так мы сходили по ступеням предполагаемых диагнозов ниже и ниже. Каждая ступень казалась падением окончательным и страшным, но за ним следовало новое, еще более глубокое, пока мы не оказались на самом дне – с тяжелейшей формой рака в его тяжелейшей исходной стадии. Я пишу сейчас и вижу тот момент – потрясенную жену, которая сообщает мне на лестнице Института онкологии об этом последнем диагнозе, врача, пробегающего мимо с сигаретой в зубах и не удостаивающего меня вразумительным ответом, свое потрясение и отчаяние. Не знали мы тогда, что предстоит еще долгий крестный путь, целая жизнь, оглядываясь на которую трудно поверить, что длилась она всего год. Кажется – вечность.

Но продолжим медицинскую линию. 14 августа Саше начали делать химиотерапию, или, как ее называют пациенты, просто «химию». Это была массированная, жесткая «химия». Шансов на то, что Саша перенесет ее и останется жить, как я теперь понимаю, было очень мало, но это был единственный способ поставить заслон на пути болезни. И Саша перенесла эту «химию». С трудом, через рвоту, страшное падение лейкоцитов, но перенесла. Потом была вторая «химия». Перенесла она и ее. 17 сентября, после месяца пребывания в Онкоцентре, нас выписали домой на перерыв в лечении сроком на две недели.

Домой возвращался тяжело больной ребенок, инвалид. Все, что она смогла, – это, собрав все силы, выйти сама из машины и дойти до двери подъезда. Смотреть на нее было больно. Ослабленная до крайности, желтая, без волос, измученная страданиями, капельницами, уколами. То, что она сможет через две недели вернуться в Онкоцентр, в руки советской медицины (речь о которой должна идти отдельно), представить было нельзя. Мы стали искать альтернативные способы лечения. После многих вариантов мы остановились на одном, поверили его автору, врачу по образованию, которая лечила специальными настоями из трав различные болезни, как она говорила, и онкологические в том числе. Это была сложная система из притираний, снадобий внутрь, лечебных клизм и т. п. Процедуры занимали большое время, требовали соблюдения диеты, жесткого распорядка всего дня. Для жены и Сашеньки это была тяжелая ежедневная работа, борьба за здоровье.