– Скажи, братишка, старшему над дружиной железнодорожников, несущей охрану золота… Как его…?
– Товарищ Букатый, – отвечаю механически.
– Что я прошу господина Букатого уделить мне минуту своего времени, – безмятежно вывалил Колчак на мою несчастную голову.
И что вы мне посоветуете, дорогие товарищи потомки?..
У Колчака, скорее всего, действительно какие-то ценные предложения, или сведения, или и то, и другое… Только вот у Букатого семью вырезали.
И если я Колчаку это скажу, то он…
Тем более захочет с Букатым встретиться.
– Ладно, – говорю – передам… – а там, может быть, Букатому самому не пожелается.
Ага.
Дожидайся.
Помчался Букатый к Колчаку во весь дух! Сидел у него часа два, чаем полоскался… Потом на допросы ходить еще повадился…
Глава 4
И на допросах тоже уши развешивал и чай хлестал. Колчаку наливал: хотите?.. Тот брал…
А я так и не решился ни у адмирала, ни у машиниста попросить удовлетворения своей изнывающей любознательности. Вот… тайны иркутского двора.
– Кофе будешь?.. Заваривай, – кивнул Колчак на ширямовский мешок. Ну да, стану я пить, чтобы ты облизывался… В ревматизме противопоказано… Мамочки, божечки, как хочется… Горького, с пенкой, пряно-душистого…
– Терпеть кофе на самом деле не могу…на командирских вахтах в нем утопился, как Нельсон в мальвазии. Это ты, братишка, без остатка в нос перебазировался, ветер ловишь, – улыбнулся Колчак вроде и с насмешкой, но невесть как необидно у него это получилось, что на мою физиономию без моего ж позволения забралась немного смущенная ухмылочка… – Семушку позови, будь добр…
Потылица, маявшийся в коридоре, вошел виновато насупленный. Ждал моей выволочки. Я не вынес – гоготнул. Он смекнул, вздохнул с облегчением: вот здрасьте, чтоб меня молокососы боялись, и тут Колчак еще говорит:
– Вот кто, братишка, со мною весь день как с младенцем возился безропотно… Не бычься, не бычься. Отставить… Его полный адмирал хвалит, а он бычится: нехорошо.
Никто не знает, каких сил мне, товарищи, стоило тогда сохранить серьезность. Страдаю! Невыносимо! Во имя революции… Колчак, оказывается, тот еще комик. Потылица-то хихикает, ему хорошо, ему можно…
– Ты, дитя мое, – комик говорит – подай мне мешочек, и посмотрим, чем тут есть тебе полакомиться! – говорит. Ага… Сейчас тебе, полный адмирал, дитя покажет тоже полный… птичий двор. Я Потылицу знаю!
Дитя не подводит: немедленно надувается как индюк, увидевший красное! Позвать его, что ли: Галдр! Галдр!?.. Знаете, что это такое?.. Таким криком местечковые мальчишки индюков пугают. Только по дружески, по большому секрету: в действительности гораздо сильнее индюк испугается, если ему свистнуть… Я так… На всякий случай. Мало ли, понадобится…
…И провозглашает:
– Не буду. Товарышш Шшудновский говорит, шо у военных пленных брать нишшево нельзя!
Вот так, превосходительство, а вы что думали?..
– А я слушать не стану, что он там говорит, – превосходительство отвечает спокойно – наоборот, это меня слушаться надо, потому как я пусть и военнопленный, но чином и годами товарища – ой, ущипните меня семеро, он это слово без запинки выговорил… – товарища Чудновского повыше буду – и ничего с этим нельзя поделать…
– Как енерал?.. – деловито спрашивает Потылица, поразмыслив.
– Совершенно верно, – кивает Колчак – я и есть генерал. Только морской… – и глаза у него поблескивают, интересно же, что семнадцатилетний кержак еще отмочит. Потылица, разумеется, оправдывает его ожидания:
– Угу. Яшно… Абмирал – этта, значиттца, капитан для капитанов… А каво тогды все капитаны по варнацкому лаются, ешли абмиралы у их таки великатные… И штеснительные… Товарышш Шшудновский, прикажите каманданта Бурсака не пушкать к абмиралу, а то остудно больно…