Цацка была откровенно морская, с замочком в виде крошечных якорей. Серебро в патине – долго носил..

– Миноносного отряда отличительный знак, – пояснил Колчак охотно.

Я не снес любопытства, близорукие – как еврейским глазам наравне со скорбным взглядом положено – зенки свои приблизил: на звеньях цепочки вились церковно-славянские буквицы: "спаси и сохрани"… Только головой я покрутил. У него еще перстень на исхудавшем мизинце болтался, сустав распухший его держал, не давая свалиться – изящный, небольшой, литого серебра. И перламутровая инкрустация на нем, потускневшая от времени и исцарапанная – парусник. Тоже небось что-то морское и отличительное! Не адмирал, особая примета сплошная, хе-хе…

Промывание он хорошо перенес. Удивился я даже. На полный желудок, нанюхавшись хлороформа, со взвинченными нервами – и ничего, и не охнул… Хотя чему удивляюсь, подчиняться он умел замечательно. Вдохнуть – значит вдохнуть, задержать дыхание – значит задержать. Сплошное удовольствие. У меня с малышами получалось без особых слез…

Тонзиллолитной массы я из него вымыл ужасающее количество.

– Все, все… Сейчас обезболим еще раз, – потянулся к корнцангу.

Колчак, с прижатым ко рту платком, яростно затряс головой – и ревматическая боль не помеха:

– Никогда! Не… не позволю… Этот ваш… Адреналиновый кокаин… Нет! Тю… А ведь понимаю. От наркотической зависимости освобождаться доводилось. И не понравилось, что характерно.

– Так ведь больно, Александр Васильевич…

Колчак опустил руку с платком, облизнул губы, сглотнул – и улыбнулся:

– Совсем нет… Можно мне чаю?..

– Только едва теплого.

– Фу, какая пакость…

Слава Те, Боже, думаю, капризничать начал – значит, выживешь. Гляжу, а Потылица ему того самого, чуть тепленького, поднес, и никуда он не делся – хлебнул. С ним же так и надо, если интересуетесь, а от чаю Колчак никогда не отказывается. Водохлеб и водолюб. Пить воду ему очень нравится, мыться он любит, плавать наверно тоже… Небось профессию с дальним прицелом выбирал, чтобы если придется погибать, погибнуть в любезной стихии… Тьфу ты, мысли в голову какие лезут нехорошие!

– Самойла Гдалыч, а меду-то… – шепнул ребенок.

– Меду можно, – киваю – мед дезинфектант… Отдыхайте, Александр Васильевич, пойду я вашу хорошую знакомую успокаивать… Только научите Самуила Матвеевича термометром пользоваться, он в сумке у меня. Вернусь, и поедемте мыться…

– Постойте, – проговорил Колчак негромко и непререкаемо повелительно: у меня ноги к сапогам немедленно приморозились и в затылке что-то тоненько запищало, как в спелом кавунчике – Позавтракайте, пожалуйста… – указал ресницами на корзину – Вы голодны, я вижу. И ты покушай, Семушка. Прошу тебя…

Ничего себе глазастый…

Кто бы мне вчера сказал, что я белогвардейскому адмиралу подчиняться буду… С радостью…

Две остывшие шанежки я заглотил как гусак – не жуя. Потылица церемонно покусывал третью, с элегантностью дуя на блюдечко. Смотреть на нас, вероятно, было решительное удовольствие, в некотором роде способствующее возбуждению аппетита, потому что Колчак нащипал в стакан с чаем мякиша, приготовил тюрьку и старательно кушал ложечкой. Я приглядывался: глотка три сделал без особого затруднения, потом сосредоточенно пожевал губами, прислушался к себе и потянулся к чаю.

– Покажите-ка еще раз горло, – попросил я, подождав когда он напьется. Хм… Можно меня поздравлять, товарищи, лакуны не засорились… И не кровоточит.

– Господин адмирал… – я поднялся, справившись с печивом. Колчак вскинул голову, понимая по обращению, что не о погоде заговорю, а почему я вообще заговорил о том предмете – ну что сказать?.. Когда приказание своего подследственного беспрекословно выполняешь, стоит ведь он слов на равных…