В аэропорту Джой без предупреждения закрыла мои глаза руками.

– Не смотри, пусть это будет для тебя сюрпризом.

Я повиновался. Поскольку я даже близко себе не мог представить, откуда могла быть эта странная девушка, то не пытался и гадать. Мы остановились, и она убрала руки. Мы стояли возле стойки регистрации, и на табло высветился ближайший рейс – на Сан-Франциско.

– Ты из Фриско! – улыбнулся я.

Она сморщила нос.

– Не называй его так, это неправда! Это не город сумасшедших – это город самых счастливых и гармоничных людей планеты!

Мы купили билеты и, пройдя пару вынужденных формальностей, отправились к воротам.

В самолете с нами летели самые веселые стюарды, с которыми мне довелось полетать за всю жизнь. Когда мы наконец поднялись в воздух, и я бросил прощальный взгляд на раскинувшийся под крыльями город, я взглянул на Джой. Она поправила очки и подмигнула мне сквозь синие стекла. Кажется, настал самый подходящий момент обрушить на нее лавину моих вопросов.

– Расскажи мне о себе?

Она пожала плечами.

– Ну… а что рассказывать-то? Ты же сам все видел?

– Я только понял, что ты любишь Джорджа Харрисона, синий цвет, работаешь в хостеле и, ну да, ты из Сан-Франциско. Вот и все о тебе!

– Уже много, нет?

– Нет!

Мы оба рассмеялись. Она глубоко вздохнула и положила голову мне на плечо.

– Я даже не знаю, кто я. Моя бабушка была итальянкой, а дедушка – поляком. А со стороны мамы бабушка была на половину француженкой, а дедушка – ирландцем. Поэтому я даже не знаю, кто я. Но, на самом деле, я из Сан-Франциско, и это все обо мне! – она помолчала, но я не торопил ее, – мама и папа погибли тогда, одиннадцатого сентября, в Нью-Йорке… первый раз выбрались посмотреть другой город и…

Я сглотнул. Никогда не знал, что говорить в таких случаях, а тогда тем более. Как утешить человека, который потерял самых близких на свете людей? Если эти люди стали частью национальной трагедии?

– Почти всех своих бабушек и дедушек я знаю только по старым фотографиям, только с одной была когда-то знакома лично, но она умерла. Ну и все, пожалуй. Так что, когда встал вопрос о том, что со мной делать, все просто растерялись. И, наверное, поэтому послали меня в тот приют…

Я ждал продолжения, но оно не последовало. Джой смотрела прямо перед собой, не моргая. Ее взгляд был затуманен, кажется, она настолько глубоко ушла в воспоминания, что только сирена воздушной тревоги могла бы вывести ее из этого состояния.

– Мне досталась маленькая холостяцкая квартирка моего отца, – неожиданно продолжила моя соседка, – наш дом был продан с аукциона, но я не жалею! Когда ты увидишь, где я живу, ты поймешь, почему именно я не жалею.

Нас вежливо, но настойчиво попросили пристегнуть ремни. Я перегнулся через Джой и выглянул в окно, в надежде увидеть под крыльями самолета город. Но не увидел ничего – мы летели в густом, мягком, молочно-белом утреннем тумане. Я не был в Лондоне, но уверен, что даже там не бывает таких туманов, как тот, который встретил нас на подлете к Городу у Залива.

Прилет, посадка, бегом через аэропорт, поездка на одном поезде, на другом поезде, а потом…

Потом мы выскочили на поверхность земли на перекрестке мне еще неизвестных улиц, и Джой схватила меня за руку, и мы на ходу вскочили на подножку трамвая, который медленно, но уверенно, позвякивая и дребезжа, полз на один из холмов. Сквозь толпу туристов к нам пробился кондуктор, но, увидев мою спутницу, только расплылся в радостной улыбке и подмигнул нам, не взяв с нас ни цента.

Мы спрыгнули с подножки и побежали куда-то в сторону. Я не понимал, где нахожусь, но мне уже нравилось все, что происходило со мной. Через несколько минут мы уже поднимались по лестнице небольшого пятиэтажного дома. Джой выудила из своей бездонной сумки ключ на цепочке и открыла дверь квартиры. Она не разрешила мне оглядеться, велела только бросить вещи и почти сразу захлопнула за нами дверь.