Волнение все еще сильное, однако к вечеру, скорее всего, нам удастся покинуть штормовую зону. Сидеть внутри больше не было сил – страшно воняло гнилью и рвотой, которую качка вызывала у японцев. Контрерас разрешил мне подняться по трапу к люку, выходившему на палубу. Волны бушевали, вздымая тучи брызг, море по-прежнему казалось черным. На палубе матросы-японцы работали как одержимые – распутывали снасти, чинили сломанную мачту.

За ужином я наконец получил возможность спокойно поговорить с Монтаньо и Контрерасом. Они почти сутки не смыкали глаз – под глазами синяки, лица осунулись от усталости. Как они сказали, спасти смытых за борт японцев не было никакой возможности. Печальная судьба! Но мы все во власти Божьей.

Я прогуливался по вернувшей себе устойчивость палубе и читал молитвенник, когда передо мной возник тот самый японец, которому четыре дня назад после шторма я одолжил одежду. Появившись, он тут же исчез и снова вышел на палубу уже вместе со своим хозяином Хасэкурой. Тот с поклоном поблагодарил меня за проявленное к слуге сочувствие и протянул листы японской бумаги и кисти. К сожалению, сказал он, на корабле я не могу выразить свою признательность более достойным образом. Глядя на этого пахнущего землей самурая, который рассыпается в благодарностях, хотя видно, что слова ему даются с трудом, я ему искренне сочувствовал: приказ князя, плавание куда-то за тридевять земель… Ёдзо, его слуга, стоял чуть поодаль и, не поднимая глаз, смотрел в пол. Господин и слуга своим видом напомнили мне о крестьянах из испанской глубинки, и я невольно улыбнулся.

Вскоре после их ухода на палубе появился Тюсаку Мацуки и вперил взгляд в море. Изучение морских просторов вошло у него в привычку. Обычно при встрече он ограничивался поклоном и не делал попыток заговорить, но сегодня, меряя шагами палубу и творя молитвы, я поймал на себе его взгляд, в котором в ярких лучах солнца уловил неприкрытую ненависть и враждебность.

– Мое сердце не успокоится, пока посланники не доберутся в добром здравии до Новой Испании, – сказал я.

Поскольку Мацуки молчал, как камень, я снова углубился в молитвенник.

– Господин Веласко! – выговорил он наконец таким тоном, будто собрался меня в чем-то упрекнуть. – Хочу задать вам вопрос. Вы в самом деле только переводчик на этом корабле? Или у вас есть другие цели?

– Разумеется, я здесь, чтобы служить вам переводчиком. – Мне показался странным этот вопрос. – А почему вы спрашиваете?

– Разве в задачи переводчика входит рассказывать плывущим на корабле купцам христианские сказки?

– Я делаю это для их же пользы. В Новой Испании даже чужеземцев, если они христиане, принимают как братьев, а с теми, кто отрицает Христа, торговли не получится.

– И вас не смущает, что японские купцы готовы обратиться в вашу веру только ради торговли? – спросил Мацуки с вызовом.

– Не смущает, – покачал я головой. – На гору ведет не одна тропинка. Есть дороги с востока и запада, севера и юга. По какой ни пойдешь – все ведут к вершине. То же самое можно сказать о дорогах к Господу.

– Вы ловкий человек, господин Веласко. Обращаете этих людей в христианство, пользуясь их алчностью. Вы и в Высшем совете применили ту же тактику? Заключили сделку: помогаете наладить торговлю с Новой Испанией, а в обмен получаете разрешение обращать людей в свою веру?

Я посмотрел ему в глаза. Они не имели ничего общего с взглядом Ниси, полным детского любопытства, жесткой непреклонностью Танаки или кротким смирением Хасэкуры. Я понял, что этот японский посланник далеко не глуп.

– Предположим, так оно и есть, господин Мацуки, – спокойно отвечал я. – Что вы будете делать в таком случае? Откажетесь от своей миссии?