Вот почему Самсонову приспичило приехать именно сюда?

Озноб только усиливает следующий позыв, и меня сгибает пополам. Без толку – в желудке так же пусто, как и в голове.

– Жива? – Самсонова я не вижу, но чувствую, как чужие пальцы касаются шеи, собирая распущенные волосы за спиной. – Олеся?

М-м, он впервые называет меня по имени. Так себе событие, учитывая контекст. И то, что сейчас мне надо придумать быстрое, логичное и правдоподобное объяснение всему этому.

А мозг тем временем соображать отказывается напрочь. Поэтому вместо ответа я достаю бумажный платок из кармана пальто и промакиваю сначала, выступившие от приступа, слёзы, а потом и лицо. И, да, не хочу поворачиваться.

– Держи. – Всунутая в мою ладонь бутылка оказывается из моей же сумки.

Очень удачно, но время идёт. Судорожные сокращения в желудке заканчиваются, возвращаясь к привычной тошноте. Всё, что можно умыть, уже умыто и надо поворачиваться, а меня бьёт нервная дрожь.

Самсонов не дурак, даже, наоборот, слишком умный, а всё моё враньё всегда видно на лице. И мне плохо представляется, что и как сейчас нужно недоговорить, чтобы он взял и поверил. И не стал проверять.

Страх костлявыми пальцами берёт за горло, но взять себя в руки придётся. И мой вызывающий взгляд встречается со спокойным его.

Веришь, что он откажется от собственного ребёнка?

Нет.

Не откажется.

От жены, от любовниц, от бизнеса, от разгульной жизни ещё может, но не от ребёнка, пусть даже такого незапланированного. Не знаю, откуда это в моей голове, но интуиция вопит, что с этого момента начинается новый виток моих проблем. И наших отношений, в которых мне всё ещё не хочется участвовать.

– Отравилась… чем-то.

– Я так и понял, – иронично отзывается он. Вот только взгляд выискивает во мне что-то, что Самсонов, со своей идиотской настойчивостью гарантированно найдёт. Рано или поздно. – Дойдёшь до машины?

– Да.

Даже язвить пропадает всякое желание. Хочется лечь, свернуться клубком и просто лежать. Желательно, под пледом и недели две – по заверениям интернета токсикоз должен закончиться именно тогда. Или не закончиться вообще.

Самсонов отдаёт мне сумку всё с тем же взглядом и поддерживает под локоть, пока я вышагиваю из снежной мешанины на грунтовку. Вот только на следующем же метре небольшой, но всё-таки каблук подламывается. Подождав, пока я восстановлю равновесие, Самсонов с каменным лицом разворачивается и собирается…

– Нет! – Последнее, что мне сейчас нужно – болтаться у кого-то на руках. Тем более, если это его руки. – Тебе далеко не двадцать, чтобы я была уверена в своей безопасности.

– Серьёзно думаешь, что это смешно? – Выразительный светлый взгляд с моего лица опускается на ладони, которыми я его удерживаю.

Вообще ни разу. Потому что он заводит их мне за спину, заставляя прижаться к своей груди. Аккуратно и легко удерживая за запястья. Наклоняет голову так, что между нашими лицами остаётся едва ли десяток сантиметров.

И вот почему? Почему от дурацкого, но безопасного такси меня выворачивает, а рядом с ни разу небезопасным Самсоновым тошнота трусливо исчезает, будто её и не было?!

– Романовская, ты беременна?

– Нет.

Нет панике и душе, трусливо сбежавшей даже не в пятки, стремящейся покинуть это дурное тело.

И вот откуда страх? Что может сделать Самсонов, узнав о своём отцовстве? Подать в суд? Так как бы в нашей стране права отцов, конечно, закреплены, но так, в порядке бреда и на всякий случай. Заставить меня выйти за него? Вариант ещё бредовее первого. Пролезть в мою жизнь без мыла на придуманных правах?

Да.

Не знаю каким местом, но чувствую, просто так Самсонов не отвяжется. И, становящийся всё более победным, его взгляд это только подтверждает. А ещё руки, одна из которых уверенно касается щеки, а вторая приобнимает чуть выше талии.