Вернувшись вечером от Скворцовых, Полина бросилась на кровать и разрыдалась, чем напугала бабушку до полусмерти. Проснувшись на рассвете, долго и пристально разглядывала карту СССР, пришпиленную над кроватью. Эта карта с бледно-голубыми лентами рек, желтыми проплешинами пустынь, изумрудными пятнами лесов и шоколадными складками гор была главным украшением их скромного жилища. За несколько лет она изучила карту до малейших деталей и теперь с закрытыми глазами могла найти любой город или реку. Вспомнив какой-то фильм о Гражданской войне, Полина вскочила с кровати, под подозрительные взгляды бабушки, выгребла из её запасов швейные булавки с лоскутами тканей и на скорую руку смастерила два десятка флажков – черных и красных. Через несколько минут черные флажки, как споры черной оспы, покрыли всю западную часть карты. Полине впервые с начала войны стало по-настоящему страшно.

Брест, Минск, Львов, Рига, Кишинев, Смоленск. Новгород, Днепропетровск, Таллин, Выборг, Брянск, Киев, Орел, Одесса, Калуга, Калинин, Курск, Елец…

Бабушка, молча наблюдающая за Полиной, протянула два красных флажка. Для Москвы и Ленинграда.

Колька Астахов, забежавший на минуту, но, как обычно, оставшийся до самого вечера, одобрил её затею с картой и хвастливо заявил:

– Если что, уйду в подпольщики, уже думаю о названии организации. Жаль, что повоевать толком не получиться, к тому времени, как мне восемнадцать стукнет, война давно закончится.

Эх, Колька, Колька, Николай Иванович Астахов, успеешь ты повоевать и вернешься домой лишь в октябре сорок пятого, после разгрома Квантунской армии.

Три года, три долгих-долгих года, красные флажки теснили к западной границе черные.

После нескольких дней паники октября 1941 года, появился приказ применять к трусам и мародёрам любые меры, вплоть до расстрела. Москва, всколыхнувшаяся в страхе перед, казавшейся неминуемой, оккупацией, постепенно успокаивалась, привыкая к жизни по законам осажденного города.

Полина устроилась в эвакогоспиталь, где не брезговала никакой работой: отстирывала бинты и белье от грязи и гноя, мыла полы, помогала на перевязках. Её хвалили за безотказность, за то, что «котелок варит» и «рука лёгкая», именно в те дни Полина решила поступать в медицинский. Особенно близко сдружилась она с Наташей Сазоновой, которая до войны работала медсестрой в роддоме на Красной Пресне:

– Не могу я здесь, Полька, – страдальчески шептала Наташа, – смерти на десять лет вперёд нанюхалась. Мне наш роддом каждую ночь сниться, такой чистенький, такой беленький, аж до синевы! Вот вроде и тут орут, и там орут, тут кровь, и там кровь, а все равно… Человек родился – это совсем не то, что помер. Скорее бы война проклятая закончилась, да я ж свою первую послевоенную роженицу, как родную, расцелую.

1941-1942 год.

Освобождены Елец. Калинин. Калуга. Немецкая армия отброшена от Москвы на сотни километров к западу.

Занятия в школе так и не начались, но раз в неделю Полина вместе с другими ребятами ходила на консультации. Почти все одноклассники работали, кто-то на заводах и фабриках, кто-то, как она, в эвакогоспиталях. Учителя с жалостью смотрели на их, осунувшиеся от недосыпа и голода, лица, но спуску в учёбе не давали. Бабушка почти сутками сидела за швейной машинкой, выстрачивая солдатское исподнее.

– Как бы там ни было, а без кальсон не повоюешь, – с гордостью говорила она о своей работе.

1943 год.

Освобождены Сталинград. Курск. Орел. Брянск. Смоленск. Днепропетровск. Киев.

Полина успешно сдала выпускные экзамены и поступила в медицинский, как только выдавалась свободная минута, бежала в госпиталь – мыть, стирать, писать письма… Летом в отпуск после ранения приехал Митя Скворцов. Полина, встретившись с ним на общей кухне, не сразу его узнала в военной форме с золотыми погонами, а бабушка всплеснула руками и воскликнула: