Вечером в кают-компании, на стене которой висел портрет Ермака Тимофеевича, мы играли в домино, рисовали, смотрели по телевизору кинофильмы, футбольные репортажи с чемпионата мира 1966 года, где, кстати, наша сборная заняла лучшее в своей истории четвертое место (были люди в наше время!); в общем, жили по-мужски. Случались, конечно, и недоразумения… Однажды к нам на корабль поступила на практику студентка какого-то речного вспомогательного училища. Мама сразу же ее невзлюбила, держала «под колпаком», а в поздних, почти ночных, семейных разговорах с отцом называла ее проституткой (вероятно, для профилактики). Я решил, что проститутка – то же, что и практикантка, и на следующий день, подойдя к девушке, спросил ее в лоб, моргая невинными глазами: «А, правда, что вы проститутка?» Был страшный скандал.

Но иногда наша речная жизнь поворачивалась совсем не смешной стороной… Отчетливо помню зимний день, широкую полынью, заполненную ледяной кашей, – в нее провалился тракторист, перевозивший с корабля на корабль харчи в корчагах. С ужасом я наблюдал, как водолаз, надевший шесть одежек и скрепивший семь застежек, лез в эту жуть, испуская водяные пузыри… Парня нашли в трех метрах от полыньи, примерзшего спиной ко льду, – до спасения оставалось несколько секунд… Потом сказали, что ему было всего 20 лет.

Волга вошла в мою жизнь как сказка. Помню, как поразился городу-громадине Куйбышеву, – там фантастический порт, все вокруг было окружено стройплощадками, все двигалось, рычало и стучало. В Ульяновске запомнился не ленинский музей, а почему-то огромный кусок шоколадного масла в заурядном магазине на окраине. В Астрахани мы жили недолго, но грязь, нищету, деревянные покосившиеся бараки и крыс, вальяжно переходящих через замызганные дороги, забыть невозможно. Теперь понимаю, что основным местом, где мы зимовали до очередной навигации, был Тольятти. Жили то на корабле, то у какой-то старушки в избе с печкой, от которой чуть не угорели, то у моей крестной мамы в квартире-«хрущевке». Все дороги были заполнены зиловскими самосвалами, в просторечии – «Захарами», – строился Автоваз. Новостройкой был весь город: новые дома, новые кинотеатры. Был на премьерах «Айболита-66» и «Свадьбы в Малиновке». Первый понравился мне, а второй фильм – взрослым, со смехом пересказывающим самые уморительные сцены.

Но самым великим мне показался Волгоград, – статуя Матери-Родины была видна издалека, ее меч доставал до самого неба, а Мамаев курган вызывал особые чувства, в которых уже тогда присутствовало жгучее ощущение смертного и одновременно бесконечного родства. Я тогда и представить не мог, что пройдет совсем немного времени, и мы будем жить в этом городе.

Летние, пыльные и разморенные приволжские городки, в которых текла неспешная жизнь, встречали нас всегда радушно и равнодушно. Во время стоянок мы купались на местных песочных пляжах, бродили по магазинам с копеечными товарами, иногда фотографировались в крохотных ателье. Я любил заходить в книжные лавки, где мне покупали русские сказки, журналы «Веселые картинки», «Мурзилку», издания советских авторов. Больше всех мне нравились Чарушин и братья Бондаренко. Я читал сказки и рассказы запоем, а потом ходил по палубе и переживал заново впечатления от них.

Но чаще приходилось сталкиваться с другим…

Многочисленные перелеты, переезды, скитания по вокзалам, гостиницам, комнатам матери и ребенка, места в которых маме приходилось брать с боем или с унижениями, – все это ранило мою душу.

Все, вроде бы, успокоилось, когда в конце лета 1966 года мы переехали в Красную Поляну, ныне знаменитый олимпийский горнолыжный курорт. Сняли комнатку у одинокой бабушки; я стал ходить в очередной, не помню, какой по счету, детский сад, папа работал лесорубом, а мама специальной линейкой измеряла кубометры ободранных деревьев на лесопилке. Жили мы не в центре поселка, а на отшибе, в деревне Эсто-Садок.