Когда кончился снег, она придумала носить по половине учебников, договариваясь со своей соседкой по парте, кто какой несет. Иногда забывали договориться, и на какой-то урок у них было по два учебника, а на другой – ни одного, и Жене приходилось – так как это ее затея – просить у других. Однако вскоре их соседи переняли этот опыт, и им нечем было делиться, и шурум-бурум на весь класс по добыванию учебников приводил к очередному «неуду» по поведению в дневнике Жании – по тогдашней градации то ли «качественной хорошистки», то ли «твердой качественницы». «Ты могла бы быть отличницей!», – пытались пробудить ее гордость учителя: ее неуды или уды за поведение, как и вызовы родителей, на уровне завзятых некачественников были, по мнению учителей, непоследовательностью Жениной жизни. Не пробуждалась… Жене было весело.

Зима была теплой и снежной, они застревали во дворе под красивыми розовато-рыжими фонарями и рисовали снежками на крашенных в терракоту стенах домов.

А потом пришла весна, Женя упивалась лазурным теплом апрельского неба сквозь набухшие янтарными почками ветки высоченных тополей.

Вечером еще успевала сделать уроки, наболтаться с мамой. Жизнь была долгой, насыщенных ярких цветов. Женя торопилась наполниться ею, смутно, но явно ощущая: что-то уходит… Два года спустя она поняла, что уходит детство…

В то лето Женя с мамой и Алькой ездила в Саратов, в гости к дяде. Она впервые ехала так далеко на поезде. Естественно, она смотрела в окно, наблюдая превращение природы из уральской, гористой, строгой, почти таежной или степной раздольной в легкую кудрявую волжскую с теми же бескрайними только солнцем завешенными степями. Соседи были хорошие. Погода тоже была хорошая – то есть в поезде было душно. Почему хорошей погодой называют отсутствие дождя? Она любила дождь. На ходу в окно врывался не успевавший даже от скорости остыть, но все же обновлявший воздух, ветер.

Очередной раз подъезжая и отъезжая от большой или маленькой станции, уже который раз она испытывала скрежещущее по внутренностям напряжение стискивания, глядя на заборы-заборы-заборы из бетона, железки-железки-железки разных форм и размеров, между которыми они проезжали, под которые ныряли, над некоторыми вдруг оказывались – и тогда можно было видеть сверху размах этих конструкций. И после – вздох облегчения, расправление внутренностей – они вновь выезжали на простор, где голубая высь сливается с зеленой далью, или в лесной строй приветливо вытянувшихся деревьев, сверкающих улыбкой мелькавшего сквозь них солнца. И вдруг – вновь, будто ее заточили в этот бетон, ее карябали этими железками – ей становилось больно, неуютно, некрасиво, жестко смотреть на технические подробности – так много – технического прогресса.

А почему? Почему мы так коряво, так жестко, так шершаво, так некрасиво тут живем – среди всей этой нежной и величественной, трогательной и лучащейся, льющейся и поющей, колышущейся и цветущей красоты? А почему? Неужели нельзя как-то по-другому?.. Это впечатление тела соединилось с какими-то умственными впечатлениями, почерпнутыми из школьной истории, из мимоходом услышанных новостей, из разговоров взрослых, из жизни их промышленного города… отовсюду. Она словно была – Земля, стала ее телом, ее почвой, ее водой и воздухом, ее жизнью – и ей было больно, потому что ей было тесно, ей было неприютно…

Она растерялась, и сбросила с себя непосильную возрасту ношу вопроса-состояния, и стала жить дальше. Но уже с этим вопросом где-то внутри.

***

Настал год 12летия.

В середине того же лета Женя… влюбилась. Первая любовь?.. К ней не очень подходит этот образ. Не случилось никакой юной романтической истории.