Вот упомянули какую-то общую знакомую.

— Да она уже четвёртого рожает. Это ж надо было за такого выйти — только успеет одного родить, а муж уже на следующего накопил. Я ей говорю, требуй больше! А она: да ладно, зато он довольный все время, меньше пристаёт.

Все хохочут. Интересно, у парня как, если довольный, то не хочется? Или просто налево ходит?

— Мой вот тоже почти уже накопил, — вздыхает моя ближайшая соседка. — Прям не знаю, что делать. Я первого-то еле родила, потом месяц не вставала. Даже страшно... К той же повитухе ни за что не пойду.

— Приходите ко мне, — говорю. — Я это тоже умею.

— Ты повитуха? — удивляются они.

— Ну я вообще-то целитель, но роды принимать тоже умею.

В муданжском сознании это совсем разные профессии.

Конечно, теперь приходится долго объяснять, как на Земле организовано образование, да почему я должна работать, да неужели такая кошмарная работа может нравиться, и все в таком духе. Лучше бы уж молчала, разбирались они тут как-то без меня до сих пор... хотя это и ужасно эгоистичный подход.

— Кошмар! — восклицает моя соседка. — Ты шьёшь, готовишь, работаешь, и в придачу к этому такой жуткий муж!

— Ужасно, — вторит ей другая. — Как же он так тебя обманул?

— Такой урод отвратительный! — стонет третья.

— Да ещё изгнанник! — напоминает четвертая.

— Небось и денег нет, потому тебе и приходится работать, — предполагает пятая.

Я изо всех сил сжимаю зубы в надежде, что сейчас они заткнутся хоть на секунду и дадут мне вставить по возможности вежливое слово. Как бы не так.

— Мерзкий, гадкий мужик, мало того что женился обманом, так ещё и наживается за твой счёт!

— Вот паразит! Да таким, как он, вообще размножаться нельзя!

— Недаром от него родной отец отрёкся!

Это становится последней каплей. Я непослушной рукой заталкиваю вязанье в корзинку и встаю.

— Прошу прощения, — говорю сквозь стиснутые зубы, — но если вам так неприятно со мной общаться, вы могли бы мне об этом прямо сказать. Совершенно необязательно поливать дерьмом моего мужа!

Я все-таки срываюсь на крик, что плохо, потому что я и так говорю с акцентом и ошибками.

Они замирают в недоумении настолько искреннем, что я даже не выскакиваю из клуба, хлопнув дверью, как только что собиралась.

— Ты что, обиделась? — догадывается старшая.

— Нет, знаете, я просто в восторге! — отвечаю ядовито и тут же об этом жалею. Могут ведь и не просечь иронии...

Немая сцена продолжается, когда вдруг одна из дам охает, хлопает в ладоши и привлекает всеобщее внимание. Другие склоняются к ней, она что-то шепчет, я не разбираю, но, кажется, там мелькает имя Алтонгирела. Только этого мне не хватало для полного счастья!

Старшая с подозрением что-то переспрашивает, потом откашливается и обращается ко мне:

— Ты... не любишь, когда о твоём муже плохо говорят?

На сей раз я нахожу в себе силы ответить чётко и ясно:

— Да, я этого очень не люблю. Мне удивительно, что вы вообще об этом спрашиваете.

Они снова переглядываются.

— Не обижайся, — говорит мне старшая дама. — Мы просто хотели тебя подбодрить.

— Тебе надо поговорить об этом с духовником, — советует моя соседка.

Вы хотите мне сказать, что это — тоже культурная фишка? Ребят, да я же тут загнусь... Ладно, поговорить с кем-нибудь вменяемым надо обязательно, а оставаться здесь решительно невозможно.

— Обязательно поговорю, — отвечаю. — Доброй ночи.

Домой я приплелась в подавленном состоянии. По-хорошему, надо было им всем в рожи плюнуть, но после моей выходки на боях Алтонгирел уже трижды мне мозги компостировал, чтобы держала себя в руках. Унгуц, правда, кажется, считал, что так этому старому хрену и надо, да и ничего особенно ужасного я не сделала. Ну вернула ему бормол. Я так понимаю, это значит примерно «я тебя ненавижу». Ну прилюдно — значит, унизительно. Его авторитет от этого сильно пострадал, особенно после того, как распространилась весть, что я и есть та самая девочка, про которую он всем уши прожужжал. И что, хотите сказать, он этого не заслужил? Да идите вы.