— На сколько? – Кирилл явно хочет услышать точное число.

В этом есть какой-то смысл?

Должен быть. Как и в том, что я вообще здесь делаю.

11. Глава одиннадцатая: Кирилл

Глава одиннадцатая: Кирилл

Поняла ли она, что я пытался сделать, рассказывая ей о боли?

Вряд ли. Никто никогда не понимал, даже мой психиатр, которого я посещаю исправно два раза в неделю, иногда не очень удачно скрывает тот факт, что ему крайне тяжело дается внедрение в мой внутренний мир. Поэтому он всегда ныряет неглубоко.

Боль – это просто технические сбои в моей голове. Там много критических ошибок, поэтому программа по имени «Кирилл Ростов» то и дело сбоит, дает внезапные откаты и создает нематематические формулы.

Лиза была права: женитьба на замарашке – это не просто положенные пара-тройка свиданий, чтобы прессе было что обсудить о моей личной жизни. Жена будет рядом всегда. И я должен научиться ее обманывать. Потому что правда обо мне не должна всплыть наружу.

Но нам нужно найти точки соприкосновения, иначе весь план насмарку.

На свиданиях – обычных, человеческих – я сразу проигрываю. Одна неудачная попытка очень хорошо показала разницу между тем, зову ли я в компанию «непритязательных» девушек или провожу время с влюбленной в меня замарашкой. Она хочет больше, чем секс сзади, и это огромная проблема, потому что мне слишком дискомфортно рядом с ней. Пожалуй, даже больше, чем с остальными людьми. Она одна – но их легион, и каждая норовит запустить свои мысли мне в голову, устроить беспорядок в моем, с таким трудом, упорядоченном хаосе.

Я должен вывести эту проблему из тупика. Должен перевести наши «свидания» в удобный и комфортный для меня формат. Избежать любого физического контакта. Но при этом находиться рядом. Давать ей общение, но при этом не смотреть в глаза.

Так появляется телефон. Переписка – идеальный способ выдать себя за кого угодно и быть кем угодно.

А мысль о татуировке приходит в мою голову из случайно пойманного на экране телевизора кадра. Мы будем рядом, но не сможем прикасаться друг к другу, будем общаться, но не пересекать те темы, в которых я откровенно глух. И это будут почти что свидание.

Кто-то делает татуировки осмысленно, придавая этому чуть ли не кармический смысл: долго вынашивает идею рисунка, долго решается, несколько раз отказывается от этой затеи. Мне же нет до этого никакого дела. Я беру идею как лучшую из тех, что придумал, и воплощаю свой план.

— Четыре – пять сеансов, - говорит мастер, пристально разглядывая мой рисунок. Эта ухмылка – что она значит? Ему нравится эскиз? Он считает его безобразным? Он просто дружелюбен или просто враждебен? – Если у вас хорошая переносимость боли, то в четыре уложимся.

— Я бы хотел начать сегодня, - озвучиваю свое пожелание.

— Без проблем, но мне нужно часа полтора-два времени, чтобы подготовить рисунок в большем масштабе, и первая набивка займет примерно три часа.

Киваю. По крайней мере, здесь играет очень тихая музыка и нет орущих детей.

Два часа подготовки мы с девчонкой проводим каждый в своем углу: она делает вид, что читает журнал, я пересматриваю сброшенные мне финансовые документы и графики.

Но стоит нам оказаться за ширмой, где мой личный пыточный мастер предлагает снять рубашку и занять удобное место на кушетке, замарашка вдруг оживает и слабым голосом спрашивает:

— Можно, я помогу? – И, не дожидаясь разрешения, сама берется за верхнюю пуговицу.

Я сжимаю челюсти.

Боль – это стимул и реакция.

Замарашка медленно перебирает мои пуговицы, скользит по ним, словно вплавляется по реке до самого ремня. Задерживается, втягивает голову в плечи, но упрямо тянет ткань рубашки из-за пояса.