Как ни весело было у Художницы, как ни душевно было жить в разношерстной компании, а без родителей все-таки тоскливо. Особенно вечером, когда засыпаешь то на чужой постели, то на чужой подстилке, то вообще на полу, как бездомный пес. Так не хватало мне моих родных диванов! И своей территории вокруг дома. И поэтому, когда звонила Мама – а я всегда знал, что это ее голос в телефоне, – я принимался скулить. Хочу домой! И наконец, вскоре после достопамятной помывки, за мной приехали родители. Они были потемневшие, свеженькие и очень виноватые – еще бы, бросили ребенка на чужих людей! Мама и Папа погрузили в машину меня, мою коробочку и мои игрушки – те, что остались в живых, – и мы вернулись домой.

Слава богу, Дом был на месте, никто не украл ни мой любимый диван, ни моего любимого дракончика. В тот же день я протащил Папу вокруг дома, тщательно проверил все метки и оставил повсюду свои подписи – пусть знают, что я тут живу и никуда не делся! Собак было мало, особо привилегированные персоны еще не вернулись с дач, хотя уже начались дожди. Зато появилось несколько новых песиков. Вместе с Лулу, той, что в золоченых ботиночках, стал теперь гулять некий Зазик. Этот типчик на собаку мало похож: чуть больше меня, очень лохматый и на тонких лапках-палочках – в общем, что-то шерстяное, гавкающее и, главное, очень скандальное. На моих глазах он вылетел из подъезда и с громким лаем вцепился в штанину проходившего мимо ничего не подозревавшего парня. Потом он попытался накинуться и на меня, но я вовремя успел заскочить к Папе на ручки.

Мама и Художница между собой окрестили это противное создание Швабриком. Действительно, чем-то на швабру похож, особенно до того, как здоровенная деваха из второго подъезда – кане-корсо называется – ему показала, где раки зимуют. После этого он стал почти лысым. А где раки зимуют, я не знаю, это Мама сказала, когда ее, то есть кане-корсо, у меня отбирала. Жалко, конечно, потому что раки – это такие большие креветки, мне один раз дали попробовать, очень вкусно, но больше они в нашем доме не водятся.

С Лулу и Швабриком мне скоро довелось познакомиться поближе, и не скажу, что я был от этого в восторге. Дело в том, что их хозяева, Пошатывающийся и его жена, оказались знакомыми Художницы, и они все чаще стали наведываться в наш Дом. Жили эти шавки, как и мы с родителями, очень высоко, под самой крышей, но только в другом подъезде (мама называет наш этаж двадцать вторым, и думаю, что даже Мурзавецкий не отважился бы выйти с нашего балкона прогуляться). Вскоре после возвращения мы отправились к ним в гости вместе с Художницей. Оказывается, Пошатывающегося Художника даже по-человечески звали примерно так же, как я его привык называть: Качалин. Мама и Лина, когда мы на прогулке встретили Пошатывающегося в его обычном состоянии, шутили, что, видно, его предки, прикладываясь к бутылке, нестойко держались на ногах, от этого и прозвище пошло.

Мама даже замурлыкала песенку:

А Художница подхватила:

Мне понравилось, как они пели, я даже им слегка подвыл.

Жену Пошатывающегося все звали Гала. Мне даже стало немного обидно: у меня есть несколько знакомых, которых зовут Галями, это хорошие, добрые женщины, а эта особа мне не нравилась. Однако из разговора старших я понял, что жена Пошатывающегося вовсе не Галя, а Гала. На самом деле у нее совсем другое имя, а Галой один великий художник с закрученными кверху усами, Сальвадор Дали, прозвал свою жену и вдохновительницу и на всех картинах ее изображал. Пошатывающийся, когда у него руки не сильно дрожат, тоже пишет свою жену, и у него хорошо получается – она такая страшная, что ее можно испугаться одинаково что в жизни, что на картине. Я-то ее не боюсь, это все Мама и Художница рассуждали. Они смеялись, что и муза бывает не краше черта. По мне, так чем Гала хуже муза Мурза?