Я запускаю объявление на повторе и слишком резко встаю со стула.

Так, спокойно, Ева. Бери все необходимое и иди на площадь. Все как обычно.

Но я подлетаю к зеркалу на стене и поправляю волосы. Может, лучше собрать хвост? И почему я не накрасилась с утра? Ай, ладно. И волосы тоже в норме. Волосы в норме, я в норме, все хорошо.

Я беру куртку и несколько раз попадаю мимо рукавов – конечно же, на глазах у Нейта.

– Помочь, бабуль? – хмыкает он, и я отвечаю ему средним пальцем, а затем больше из упрямства самостоятельно надеваю куртку.

Все, идем.

Еще раз задержавшись у зеркала, почти выпархиваю с радиостанции и направляюсь на улицу, подгоняемая не военными, а личным предвкушением. Словно в меня разом залили отсутствующее до этого момента топливо, и теперь я опять полна жизни и решимости. Где-то на задворках сознания пытаюсь опомниться, что так нельзя, что это неправильно – чувствовать себя лучше из-за кого-то другого. Но в такие минуты я слишком глуха к разумной части, поэтому просто иду на площадь, чтобы встать в один из первых рядов на проверке перед лицом Инспектора и…

…испытать самое большое разочарование за четыре недели.

Это не он.

Это не Аарон.

Месяц назад

По пути в Центральный город внутри меня так пусто, что там мог бы уместиться весь этот чертов грузовик, а может, и не один.

Чем дальше мы отъезжаем от горящего Форт-Коллинса, тем более мрачным я становлюсь и без конца думаю о том, как там Ева, как ей будет на новом месте, как ей будет… без меня. А как мне будет без нее? И первая сотня километров от Форт-Коллинса показывает, что… довольно хреново.

Это странно, ведь мы почти не знаем друг друга. Но, вопреки логике, хочу отмотать время назад и вернуться обратно в изолированный город, где за два с половиной дня моя жизнь была перевернута с ног на голову – или впервые после смерти жены встала на место. И все благодаря Еве Мартин.

На въезде в Центральный город нас с отрядом встречает военный конвой и сопровождает на базу для допросов, которые продолжатся две бесконечно длинные недели.

Нас не выпускают за пределы военной части, пока идет расследование. Каждый вечер после очередного допроса, где я повторяю одну и ту же историю о прорыве зараженных, я прихожу в свою временную комнату, падаю на кровать и отключаюсь. От составления отчетов постепенно вытекают глаза, но я делаю все, чтобы мои показания совпадали с рассказами военных, которые были в Форт-Коллинсе и согласились поддержать легенду о начале прорыва. Раньше я никогда не врал начальству, но Командованию не следует знать, что катастрофа началась раньше заявленного мной времени. Если бы я признался им еще в Форт-Коллинсе, город был бы уничтожен и мы с Евой, Нейтом и военными не смогли бы спасти других выживших.

Несмотря на смертельную усталость, я каждый день заново проживаю те несколько дней в Форт-Коллинсе. Я пишу о том, как начался прорыв уже после выхода на связь с Командованием, но помню, как было на самом деле: как Ева пыталась убить меня на площади, но Фрэнк помешал ей; как потом я направился за ней в участок и мы встретились на заброшенном заводе, но оказались заперты в огромном холодильнике – и еще многое до того, как попали на радиостанцию, где я отчитался перед начальством.

Угрозы Евы и попытка врезать мне. Нежелание сотрудничать. Ее нервный смех и вопрос, пропитанный болью: почему она застряла там именно со мной? Дробовик у моего носа. Битва с зараженными в школе. Объемная куртка с яркими нашивками. Ненависть ко всему, что я делаю и говорю.

Я рассказываю, что Фрэнк погиб от укуса, и перед моими глазами возникает чертов флагшток и привязанный к нему Донован без капли раскаяния во взгляде. Никто на базе, кроме меня, не в курсе, что сделал Фрэнк и сколько жизней разрушил ради своих амбиций. Для них он навсегда останется героически павшим сержант-майором, но едва ли он заслужил подобные почести.