Отец Пётр вдруг осознал, что не может вспомнить, что же о себе говорил инопланетянин. Про огромные возможности и знания – говорил. Но вот о том, кто он, «из чего сделан», не сказал ни слова. Хотя нет, кое-что всё же упомянул.

– Он сказал, что видел сотворение мира, – и добавил мрачно. – А это значит, что он вряд ли человек.Строго говоря, отец Иоанн уже несколько лет не был благочинным. Ещё лет десять назад он просился на покой по возрасту, но епископ не сразу благословил оставить должность. Теперь бывший благочинный вёл более тихую жизнь, которая явно пошла ему на пользу – с тех пор он почти не менялся внешне. Конечно, дело было в том, что отец Иоанн достиг того почтенного возраста, когда прожитые годы прекращают отражаться на человеке. Благочинный, как по привычке его называли многие духовные чада, оставался неизменным и внутренне – как камертон, всегда выдавал чистую ноту, простыми и ясными словами возвращал мятущиеся души к истине.

Как обычно, возле дома было многолюдно. Добровольные помощники старца, тоже духовные дети, пытались поддерживать хоть какой-то порядок и заботиться о приезжих. Большинство гостей составляли женщины разных возрастов. Они явно были готовы провести в очереди много часов, а потому не теряли времени – громким шёпотом делились друг с другом проблемами, с благочестивым видом давали строгие советы новичкам, после чего спохватывались и смиренно говорили, что правильно рассудит только старец. Потом повторяли советы и продолжали тот же разговор.

Отец Пётр усмехнулся внутренне, когда вспомнил, как те же активные прихожанки когда-то и нарекли отца Иоанна старцем. После избавления от «административного послушания» отец Иоанн остался настоятелем маленького бревенчатого храма. Людей ездить меньше не стало, застать бывшего благочинного одного было почти невозможно, но всегда радостный, неунывающий священник старался помочь всем, кто приходил к нему. А потом, наверно, из-за возраста и внешнего вида, отца Иоанна стали всё чаще за глаза называть старцем. На это он серчал, требовал прекратить «идолопоклонство» и пару раз даже посвятил этому проповеди. Пользы от порицания не было никакой. Церковные бабушки дружно кивали, вслух соглашались с ним, но затем на своих совещаниях решали: «старец» так говорит «по кротости и смирению», что несомненно подтверждает его святость и благодатность. Постепенно народное звание закрепилось, отец Иоанн махнул на это рукой, а старцем его стали заочно называть даже духовные дети.

Хотя отец Пётр и не помнил благочинного молодым. Это было понятно – молодость бурлит, редко замечает тихо бредущую чужую старость, пока торопится к своей. Даже сейчас, в зрелости, всё бежит так же быстро, не до различий возраста окружающих. Конечно, сложно ошибиться, когда идут рядом дед и внук, но глубокие старики нередко смотрятся немногим хуже, чем их состарившиеся дети. Как-то на проповеди отец Пётр назвал стариков «вехами времени, которые погружены в прошлое и почти не замечают настоящего». Ему понравился найденный тогда образ.

Но отец Иоанн был совсем другим. Его старость выглядела лишённой дряхлости, уныния или равнодушия. Он всегда жил, а не доживал, кипел энергией, даже своим видом подбадривал священников помоложе, давал им наглядный пример жизнелюбия. Будучи человеком, безусловно, одарённым, радушным и трудолюбивым, когда-то он стал для молодого батюшки образцом, к которому нужно стремиться. А разница в возрасте только добавляла решимости – ведь нельзя же было работать меньше, чем старик! Потом отец Пётр поймал себя на том, что бессознательно даже в мелочах повторял многое, что видел у благочинного. И сделал чрезвычайно важный и, что уж тут скромничать, очень умный шаг – определился, что лучшего духовника ему не найти. А затем попросил отца Иоанна принять его в число своих духовных детей.