Александр ещё делал вид, что сердится, но отец Пётр хорошо знал своего сына и видел, что гнева в нём нет. С самого раннего детства Саша не мог спокойно переносить неправду, даже намёк на лицемерие, но долго злиться обычно не умел. Правда, иногда всё же случалось, что кто-то пробивал его доброту. Тогда Александр словно застывал – мрачнел, погружался в свои мысли и держал обиду долгие годы. Сейчас был не тот случай.

– Пойми, Саша, Церковь – не какая-то корпорация или политическая партия, – сходу вошёл в разговор отец Пётр. – Это даже не обычный живой организм. Да, Церковь – одно тело, где каждый из нас его член, а глава – Христос. Но организм вечный, который уходит на тысячелетия в прошлое и в самое дальнее будущее. И Церковь свята целиком, своим духом и всем своим существом, и лишь самые яркие, светлые и очень редкие её члены тоже могут быть названы святыми.

Отец Пётр заметил, что и матушка, и Фёдор придвинулись поближе. Значит, он взял верную ноту. Впрочем, Александр уже насмешливо приподнял бровь, хотя и не перебивал.

– Конечно, ты прав. Львиная доля нынешних христиан, в том числе и мы с тобой, совершенные грешники. И наши иерархи тоже не из космоса прилетели, такие же люди.

При упоминании космоса сыновья быстро переглянулись.

– Не будем развивать тему их порочности, чтобы не впасть в грех осуждения. Да и что мы знаем о чужой жизни – вспомни житие святого Виталия. Скажу только главное. Каждого из нас можно уподобить горящему угольку – малая искорка света и чёрный камень всё остальное. Так вот, Церковь – эти огоньки и из прошлого, и из настоящего, и из будущего. Разгоришься сильнее – войдёшь в Царство небесное, даже если сделаешь это подобно евангельскому разбойнику в последние часы жизни земной. Потухнешь – выпадешь и из Царства небесного, и из Церкви.

Ты же помнишь примеры из житий святых. Палач, всю свою жизнь проведший на пытках и казнях, мог уверовать в последний день и получить венец мученика, а епископ, прошедший много мук, но испугавшийся в последний момент, терял всё. Не только в праведной жизни, но и в решении умереть за Христа или нет собрана вся наша внутренняя, сердечная, а не разумная, логическая, а потому холодная и ненадёжная, вера.

– Почему ненадёжная? – не вытерпел Александр. – Разве не нужно понимать, во что веришь?

– Конечно нужно. Но понимать – одно, а основывать свою веру на этом понимании – совсем другое. Нельзя нашей логикой, то есть падшим, испорченным разумом доказать ни одну христианскую истину, и самую главную – о воскресении Богочеловека. Рассказать, объяснить, растолковать – можно, а заставить человека отказаться от «не верю!» – никак. Это истина такого порядка, что превышает всё, что знает и может даже теоретически знать всё человечество, вместе взятое.

А логика… Наука важнейшим своим правилом постановила доказывать новые истины через уже известные, разбирать большое на совокупность малых. А если большое – целостное и никак не распадается на части?

– О чём это ты? – вмешался Фёдор. – Что такого большого, чего науке не понять?

– Да много чего. Вот мы часто говорим о сердце и мыслим под ним самую суть, сердцевину человека. И Евангелие постоянно говорит именно о сердце, а найдёшь ли ты там что-то о разуме? Наука – это же про разум, верно? Думаю, что в человеке гораздо важнее его сердцевина, сущность, чем устроение ума. Говоря проще, лучше быть хорошим, чем умным. Поэтому благоразумный разбойник на кресте был достоин рая. Да, он всю свою жизнь совершал страшные преступления – но не потерял до конца это своё доброе устроение. И оно заставило его осудить самого себя на кресте – подлинно, без надежды на какую-либо пользу, а не притворно, – и оно же показало ему ненормальность, несправедливость распятия рядом безгрешного Христа.