– Да, он волен говорить все, что угодно, друг мой, – сказала она. – Он у нас в доме царь и бог. Все, что мы имеем, принадлежит ему.

– Все?

– Да, все. Вещи и люди.

– Надеюсь, Рождественская Роза, вы не входите в число этих вещей и людей? – спросил Людовик.

– Простите меня, друг мой, – ответила девочка.

– Как! – со смехом произнес Людовик. – И ты принадлежишь Сальватору, моя маленькая Роза?

– Конечно.

– В каком же качестве?

– Разве мы не принадлежим людям, которых мы любим?

– Вы любите Сальватора?

– Больше, чем всех других.

– Вы!.. – вскричал Людовик с удивлением, которое выразилось вздохом.

Потому что слово любить, слетевшее с губ девушки и относившееся к другому, больно ранило сердце Людовика.

– Значит, вы любите Сальватора больше всех на свете? – повторил он, видя, что Рождественская Роза не отвечает.

– Больше, чем всех других! – повторила девочка.

– Роза! – грустно произнес Людовик.

– Что случилось, друг мой?

– И ты еще спрашиваешь меня, что случилось, Роза?.. – воскликнул молодой человек, готовый зарыдать.

– Спрашиваю.

– Значит, ты ничего не понимаешь?

– Честно говоря, нет.

– Не вы ли только что сами сказали мне, Роза, что любите Сальватора больше всех на свете?

– Да, я сказала это. И могу еще раз повторить. Но почему это вас так огорчило?

– Любить его больше всех на свете означает любить меня меньше, чем его. Ведь так, Роза?

– Вас! Меньше, чем его!.. Тебя! Да что это ты такое говоришь, мой Людовик?.. Сальватора я люблю как брата, как отца… А тебя…

– А меня, Роза?.. – продолжил молодой человек, дрожа от удовольствия.

– А вас, друг мой, я люблю… как…

– Как?.. Ну же, Роза, как ты меня любишь?

– Как…

– Говори же!

– Как Виржиния любила Поля.

Людовик вскричал от радости.

– О! Милое дитя! Еще! Еще! Скажи мне, какая разница между любовью, которую ты испытываешь ко мне, и любовью, которую ты питаешь к другим людям! Скажи мне, что бы ты сделала для Сальватора! Скажи, на что бы ты пошла ради меня!

– Ладно, слушайте, Людовик: если бы, к примеру, умер мсье Сальватор, я была бы очень опечалена! Я была бы несчастна! Я никогда бы не смогла утешиться! Но если бы умерли вы… Если бы умер ты, – повторила девушка страстно, – я умерла бы вместе с тобой!

– Роза! Роза! Дорогая моя Роза! – вскричал Людовик.

Поднявшись на цыпочки, он притянул к себе ладони девушки и, когда они оказались на одном уровне с его губами, нежно поцеловал их.

Начиная с этой минуты, молодые люди стали обмениваться, нет, не словами, не звуками, а чистыми чувствами и пленительным волнением. Сердца их бились в унисон, дыхание слилось в одно.

Если бы кто увидел их в этот момент и заметил их сцепленные руки, он унес бы с этой улицы частичку их любви. Как уносят цветок из букета, как арию с концерта.

Не было ничего восхитительнее этого слияния двух чистых и непорочных душ, двух их целомудренных сердец, которые ждали от любви только таинственного очарования, только поэтического восторга. Это зрелище было самым сладостным из тех, которые были написаны пером или кистью со времен влюбленной Евы в райском саду до Миньоны Гёте. И эта Ева родилась на задворках цивилизации, не в Эдеме на горе Арарат, а в садах богемы.

Который уже был час? Бедные дети не смогли бы ответить на этот вопрос. Минуты проходили в такой нежности, что ни он, ни она не замечали в своем упоении биений крыльев времени.

И напрасно часы на колокольнях церквей Валь-де-Грас, Сен Жак-дю-О-Па и Сент-Этьен-дю-Мон со всей силы пробивали четверти часа, полчаса, полные часы: молодые люди не слышали боя их молотков. Даже если бы на улице ударил гром, они, конечно же, обратили бы на это не больше внимания, чем на падающие с неба звезды.