В какое-то время смех Шалбана стал неприятно козлиным. Он неожиданно приподнялся и от всей души закатил мне смачный щелбан. Потом вскочил и ушёл в темноту водокачки. Я понял, что даже лица его не успел разглядеть и теперь при встрече вряд ли узнаю. В голове гудело: удар оказался весьма болезненным. Кто-кто, а Шалбан был мастером своего дела.

Ребята, так и не рискнувшие приблизиться к нам, долго переминались в сторонке, а потом в непонятках разбрелись по домам.

Однажды отец решил внести в нашу семейную жизнь новые краски и неожиданно для всех купил катушечный магнитофон. То, что он был катушечным, можно было бы и не уточнять: других в ту пору не было. Магнитофон, или, по-народному, «маг», назывался загадочным словом «Соната», после которого стояли три палочки – римское «три» и имел специфический запах новой электротехники – смешанный аромат разогретого металла, пластика и резины. «Соната III», как потом выяснилось, оказалась надёжной машиной и служила целое десятилетие, пока морально не устарела и пока не ослаб её натяжной механизм. Для меня магнитофон был чудом, надолго запершим меня в доме, отгородив от дурного влияния улицы. На магнитную ленту можно было сохранять голоса любимых людей, записывать понравившиеся песни из теле- и радиопередач, вдобавок магнитофон легко дополнялся небольшой схемой, о которой я вычитал в журнале «Радио», после чего он мог работать и как приёмник. Я тут же спаял такую схему, подключил её к усилителю «Сонаты», и из динамиков магнитофона заиграла музыка. Я был рад этому безмерно, а папа настолько удивлён открывшимися способностями сына, что не стал наказывать за несанкционированную разборку абсолютно новой аппаратуры. Как известно, победителей не судят.

Слушали мы тогда наивную и безобидную советскую эстраду. Палад Бюльбюль-оглы, к примеру, был весьма популярен. «В мире много музыки, – думал я, – вот бы собрать ее всю», – безумная страсть собирательства снова разжигала пожар в моём сердце. С появлением «Сонаты» для меня открывался таинственный мир доселе неведомого зарубежного рока. И понеслась бесконечная череда катушек с записями английских и американских групп, которые мы, счастливые обладатели бытовых магнитофонов, переписывали друг у друга: «Битлз» и «Роллинг стоунз», Маккартни и «Кактус», Хендрикс и «Дорз»… Мы росли вместе с зарубежой музыкой. А ещё был Высоцкий с неожиданным голосом, не укладывающимся в советские стандарты пения, — не Лещенко и не Кобзон. И даже не «Весёлые ребята». Он выворачивал привычный мир наизнанку:

Мне так бы хотелось, хотелось бы мне

Когда-нибудь, как-нибудь выйти из дому —

И вдруг оказаться вверху, в глубине,

Внутри и снаружи, – где все по-другому!..

Отец не одобрял мои предпочтения, посмеивался над тем, что я слушаю, иногда даже ругался, когда громкость музыки начинала превышать порог допустимого. Маме было все равно, а бабушке безразлично, что, в принципе, одно и то же. Одобрял мой выбор один лишь братишка, и это нас неимоверно сближало. Он, хотя и был совсем ещё маленьким, понимал, что вместе с «Сонатой» в наш санаторский мир врывалась новая роковая эра. Странное дело, когда и я был совсем мал, то ни от кого не ждал помощи. Не было в ней необходимости. Возможно, потому, что и так был достаточно защищён, находясь в семье, в родном доме. Но чем старше я становился, тем чаще в ней нуждался – в помощи родных, друзей и абсолютно незнакомых людей. «Хелп!» – орали дружно битлы, – и во мне тоже потихоньку зрела острая необходимость кого-либо спасти, вызволить из беды, непременно помочь и сострадать.