– И что вы собираетесь с ними делать?

– Хочу довести историю до конца. Узнать, кто он. Может, у него остались родственники… Вернуть им… Это ведь их семейная история.

Аркадий Вениаминович помолчал, поправляя свои очки привычным жестом.

– Благородная, но наивная цель, – наконец произнёс он. – Не думаю, что потомки захотят вспоминать такого предка. Но если вам так любопытно… Я могу вам кое-что показать. Посидите здесь, я оформлю вам пропуск.

Минут через пятнадцать он вернулся с листком бумаги.

– Прошу за мной.

Мы двинулись по длинным коридорам, под ногами жалобно поскрипывал старый паркет. Спускаясь всё ниже и ниже по лестницам, мимо бесконечных стеллажей, я чувствовал, как мы погружаемся в Марианскую впадину истории.

– Такое чувство, – сказал я, чтобы разбавить тишину, – будто мы сейчас встретим тут призрак Дзержинского.

– Призраки здесь не водятся, – хмыкнул Аркадий Вениаминович. – А вот мыши – бывает.

Он остановился перед неприметной дверью, повозился со связкой ключей и распахнул её. Здесь пахло всё той же пылью, старой бумагой и почему-то карамелью. Массивный стол красного дерева, старый глобус в углу, карты на стенах.

– Присаживайтесь.

Он уселся напротив, выдвинул ящик стола и достал оттуда толстую папку с красными тесёмками. На обложке было выведено: «Кротов В.С.».

– Ну что ж, – сказал он, развязывая бантик. – Давайте знакомиться. Начнём с главного. – Он достал из папки пожелтевшую фотографию и протянул мне. – Вот он.

Я взял карточку. С неё на меня смотрел мужчина лет тридцати, с зачёсанными назад тёмными волосами и тяжёлым, мясистым подбородком. Взгляд – холодный, сверлящий. Тонкие губы плотно сжаты. Но главное – на манжете его белоснежной рубашки, выглядывавшей из-под рукава строгого костюма, отчётливо виднелась знакомая запонка.

– Неприятный тип, – пробормотал я.

– Это вы ещё мягко сказали, – кивнул Аркадий Вениаминович. – А теперь давайте посмотрим, из чего слепили этого… товарища. – Он положил на стол ветхий документ. – Метрическая выписка. Родился в 1907-м, в семье рабочего Путиловского завода и прачки. Вот, кстати, их единственное семейное фото.

Я взял другую, совсем потрёпанную карточку. Мужчина в косоворотке, усталая женщина и насупившийся подросток с уже знакомым мне тяжёлым взглядом.

– Отец погиб в Гражданскую, – продолжил архивариус, выкладывая следующий документ, как карту в пасьянсе. – А вот личное дело из школы ФЗУ. Специальность – слесарь-инструментальщик.

– А это что? – я указал на другую бумагу.

– Характеристика из комсомольской ячейки. Обратите внимание на формулировки: «Идейно подкован. В борьбе с мещанством и оппортунизмом беспощаден». В тридцатые годы такая характеристика – это путёвка в жизнь. Или на тот свет, – он усмехнулся. – В его случае – в жизнь. Вот направление по комсомольской путёвке в ОГПУ. 1931 год.

Он сделал паузу, давая мне переварить информацию.

– Валентин с головой погрузился в новую работу. Учился хитрости, цинизму, жестокости и абсолютной лояльности. Учился, учился и ещё раз учился, – Аркадий Вениаминович с этими словами протянул руку к стоящему на столе чугунному бюсту Ленина и нравоучительно постучал вождю по чугунной же макушке.

Я едва сдержался от смеха. Сцена была до того абсурдной и в то же время точной. Она идеально описывала тот конвейер, который создавал таких как Кротов.

Начав с должности помощника уполномоченного экономического отдела, Кротов постепенно продвигался по служебной лестнице. Его ценили за исполнительность и острый ум.

– В его личном деле, в характеристиках того времени, – Аркадий Вениаминович говорил это и одновременно вынимал из папки один за другим пожелтевшие листки бумаги и передавал мне, – то и дело отмечалось его «классовое чутьё» и «непримиримость к врагам народа».