Руку собирались ампутировать, но он как-то умудрился упросить молоденького врача из Алма-Аты не делать этого. Звали врача Юрий, фамилии отец не запомнил. Тот поразмыслил и вдруг согласился. Он решил попробовать восстановить руку. Буквально собрал по косточкам. Никто не верил в излечение раздробленной руки. Никто, кроме моего отца. И ведь у врача с пациентом получилось! Молодой хирург в течение полугода наблюдал за своим творением и экспериментировал в области реабилитации, чтобы не только сохранить руку, но и вернуть ей все функции. Рука восстановилась. Отец мог ею пользоваться в полной мере. Правда, некоторые оторванные мышцы хирург не смог восстановить. Там, где не хватало мышц, рука неестественно суживалась почти до костей и выглядела как перетянутая сосиска. Но, повторюсь, суставы, кисть, пальцы нормально работали. Молодой врач воистину совершил невероятное хирургическое чудо и нескрываемо гордился проделанной им работой, а в госпитале его стали называть Мастером.

Всего наш воин провалялся в больничной палате около года. Война к моменту его выписки из госпиталя закончилась, и Барбека направили служить в Литву. Особой радости некоторые местные жители прибалтийской республики не проявляли по поводу их освобождения от ига фашизма. В связи с чем по ночам в одиночку ходить строго запрещалось. На то были веские причины. Участились случаи нападения неизвестных лиц на военнослужащих Красной Армии. Убивали советских военных по-разному, но особенно лесным братьям, так их называли в округе, нравилось использовать при расправе с освободителями холодное оружие и чаще – штык-нож от карабина или винтовки. Кое-кто объяснял этот выбор бесшумностью «работы». Возможно и так. Но лично мне думается, что здесь кроется иная причина. Лесные братья мстили за свою изолированность. А при мщении важен момент ощущения гибели врага. С холодным оружием оно присутствует. В ответ на подобные нападения проводились адекватные операции, на которых отряды внутренних войск советской республики, бывало, убивали и случайных безвинных людей. Что не способствовало усилению любви местных жителей к нашим солдатам, вынесшим на своих плечах Вторую мировую войну и заплатившим миллионами жизней за укрощение коричневой чумы.

Барбек в адекватных операциях не участвовал, так как его определили конвоиром военнопленных, в основном представителей Северного Кавказа и европейских советских республик. Но он знал про отдельные карательные зачистки энкавэдэшников. По сути своей, они ничем не отличались от подобных операций в Киргизии в двадцатых-тридцатых годах, когда устанавливали власть Советов в Средней Азии. В общем, творилось жестокое, беспощадное истребление друг друга с обеих противоборствующих сторон. Послевоенные мероприятия органов внутренних дел, какие бы цели они не преследовали, порождали в сознании местных жителей потаённую ненависть. Подобная ненависть имеет свойство тихо и незаметно для глаз тлеть в подсознании граждан долгие десятилетия, века и даже тысячелетия, передаваясь из поколения в поколение на генетическом уровне. Поэтому неудивительно, что мирно живущие национальные сообщества вдруг принимаются буквально воевать друг с другом всеми доступными средствами, начиная с оскорблений и заканчивая физическим унижением, вплоть до покушения на жизнь противника ещё вчера, ещё час назад бывшего другом, кунаком, замечательным соседом.

Боец охранной службы так и остался бы, возможно, в Прибалтике, если бы не встреча с одним военнопленным, карачаевцем по национальности. Как я уже писал, мой отец был в составе конвоя, который сопровождал военнопленных на места работы и обратно в лагерь. Так получалось, что каждый раз при конвоировании пленных он незаметно для сослуживцев перекидывался парой словечек с одним из зеков. Он, конечно же, рисковал, так как контакты с военнопленными были строго запрещены. Но бог миловал, их краткие беседы никто не зафиксировал и не донёс куда следует. Так он понемногу выяснил, что карачаевец попал в руки органов за проявленную жалость к врагу. Он отказался убивать литовку, прятавшую своего брата, лесного сопротивленца новой власти, и не дал этого совершить другим. Карачаевец, расположивший к себе моего отца, пользуясь этим, попросил передать родным весточку о том, что жив. Отец знал, что нарушает инструкцию, и прекрасно догадывался, чем может закончиться его согласие. Но не смог отказать. Когда карачаевец передавал письмецо Барбеку, кто-то из заключённых заметил это и, чтобы выбить себе какие-то льготы, тут же доложил начальнику лагеря о нарушении инструкции конвоиром. Письмо перехватили. Барбека взяли под арест и допросили с пристрастием, не связан ли с лесными братьями. Что произошло дальше, отец не знает, но через неделю его выпустили. Для тех непростых времён такое оправдание похоже на чудо, но факт остаётся фактом: Барбека не тронули. Возможно, учли ранения, награды и проявленную храбрость, отвагу во время боевых действий, а может быть, кто-то замолвил за него слово, тот же генерал, например, откуда-то узнавший о беде солдата. Чудом проскочив жернова НКВД в конце войны, мой родитель оказался в хозчасти, где охранял склад провизии. От безделья воин затосковал по родным местам и, не выдержав ничегонеделание, попросился в отставку. Так вот он вернулся на малую свою родину. Где в первую очередь стал искать следы Соломоновича, но тот канул куда-то, как и родители отца. Много позже Барбек догадается, что Соломонович тоже был суфием настоящим и, исполнив свою миссию, последовал за другом своим. Да будет благословенна душа Соломоновича.