Луч фонаря хаотично вздрагивал. Кривляющееся пятно света сновало по деревьям, вырывая из мрака ветви, которые походили на кости чудовищ. Я споткнулся о ежа. О ежа размером с десятикилограммовый арбуз… Я даже не успел удивиться его размерам, так как появился иной повод для удивления, затмивший предыдущий: гигантский еж встал на задние лапы, открыл свою пасть, глаза его вспыхнули красным, на морде… хотя нет… на лице… ежа появилась ухмылка и он засмеялся безумным человеческим смехом. Затем произнес одно единственное слово

:«СКОРО!» – а потом завизжал так, что перепонки заныли. И скрылся в лесу.

Этот еж превратил меня в парализованное ничтожество. Произвел импульс, с помощью которого тот самый гомункул обрел всю свою мощь, и, обретя ее, откусывал по ломтю от моей души. Страх истязал. Чувство одиночества пожирало, потрошило. Демоны устроили шабаш и глумились, вращаясь вокруг меня. Больше всего на свете хотелось спрятаться, отгородиться от остального пространства, чернота которого давила, разбирала на части. Так ощущает себя тот, кто неприкаянно бродит в холодную ночь по улицам, понимая, что остальные мирно спят в тепле, уюте и любви. Не нищий без крова, а тот, кто оказался в таком положении впервые. Только это чувство усиливалось. Тьмой и излившейся вниз лунной мглой. Тишиной, в которой, казалось, спряталась опасность. Пониманием того, что вокруг нет людей и если закричать, то крик не будет услышан даже кафиром.

Не знаю, что было бы дальше, если бы я не увидел черную кляксу, высвеченную смартфоном. Кусочек пустоты. Дыра, заросшая ветками. Чернеющий провал не светлел даже от луча искусственного света. Вряд ли это можно назвать пещерой. Просто отверстие в скальном образовании, заросшее деревьями. Я ринулся туда.

В этом углублении, выточенном природой, места хватало как раз для одного. Я будто пребывал в лишенном пломбы огромном зубе, который принадлежал останкам великана. Сидеть здесь было удобно: отверстие было гладким. Сверху меня укрывало одеяло из грубых камней, потемневших под натиском ночи. Я сидел в позе сформированного эмбриона. Ветер не заходил сюда, ударяясь о камни, он продолжал свою беготню в других местах. Апрельский ночной холод тоже обходил пещеру стороной.

Здесь стало хорошо, спокойно. Казалось, мне удалось собрать себя воедино. Подобрать все куски своей личности, которые обронил на пути к этому моменту. Так мы и сидели, все вместе, то есть я цельный, обнятые горной породой. Не имея точки отсчета, трудно было предположить, сколько времени я там провел. Возможно, прошло пять минут, возможно, час. Но чувство покоя и целостности, спустя какое-то время, начали растворяться: состояние это было непривычным, и сомнение в том, что оно может продлиться долго, начало теснить его.

Я знал, что придется покинуть это место и продолжить поиски трассы, но сейчас не вышел бы отсюда, даже если бы в пещеру бросили гранату. Интересно, ребенок в матке знает, что скоро его изгонят оттуда? И если знает, хочет ли этого?..

Когда покой был истреблен своей противоположностью – тревогой, мерзкой, как пуля, задевшая кость, вернулись мысли, назойливые, как помехи в безупречном радиосигнале. Ничего не оставалось, как начать думать. И вспоминать.

Я думал об одном человеке. Нет, о двух людях. Хотя все же об одном. Дело в том, что я и сам не до конца мог здесь определиться: так быстро мысль металась от одного к другому, что фиксировать их, как обособленные объекты, уже не было возможности. Моя мать и Нулевой… Мысли о них разжигали боль, но долго без этой боли я обходиться не мог.