ЮР Бог свел и все.

ЕБ Про Бога не знаю. Это очень странно было. Альбинони звучит, а я чего-то жарила, потом обернулась, а он сидит и плачет. Наверное, я сразу поняла, что это не просто так. Юра, я же не была святая, как ты понимаешь. И были проходящие романы. И были и с цветами, и что хочешь, всякие. А вот тут я поняла, сразу: ну вот хорошо будет, плохо будет, как гроза стукнула и – мое, все! И тут все соединилось. Вот у меня было какое-то двойственное отношение: с одной стороны, он у нас всегда имел – академик – предпочтение, первого посадить на такси и прочее. А с другой стороны, все, что я видела, бывая у него в доме, вызывало у меня жалость. Какой-то дом заброшенный, ведь в общем Клава умерла совсем недавно.

– Это твоя фотография? – спросила Боннэр, разбирая бумаги сразу после смерти Андрея Дмитриевича.

– Моя. Это из тех, что я подарил ему, и негативы от которых пропали.

– Он мне подарил ее, когда ухаживал.

Через две недели после возвращения из Горького. Начало января 1987 года. После съемки портрета с перевязанной рукой.

Я, единственно, что про себя задолго до этого знала – мы с Ванькой очень трудно расходились, потому что как в песне: «у нас любовь была, а мы рассталися». В общем, надрывов было дикое количество. И когда эти надрывы прошли, я стояла в своей комнате у окна, и вдруг я почувствовала такое неимоверное, такое прекрасное чувство свободы. Я снова молода, и я себе сказала: никогда. Целуйся с кем угодно, романов может быть сколько угодно – но никаких юридических или более крупных связей заводить не буду. Потому что мне тогда казалось, это всегда кончается чувством несвободы. А обрести его заново безумно трудно.