– Единственное, что я в силах даровать тебе, мой ярл, так это достойный конунга погребальный костёр! – крикнул огнепоклонник, миновав громадное чудище. Со всех сторон бросились на него драугры, бросив свою расправу над жалкими остатками ещё сопротивляющихся хирдманов, но опоздали. Подбежав к своему вождю, жрец водрузил тому уцелевшую руку на грудь. Истерзанное лицо Освальда озарила улыбка, от его ладони занялось пламя, охватившее ярла и самого жреца, расходясь вокруг, погребая как умертвий, так и павших северных воинов.

А за секунду до того, как от жара, лопнули глаза и обуглились уши, Орм увидел взамест стропильных дубовых брёвен золотистое сияние и услышал цокот копыт да прекрасное женское пение. К нему по небесному своду во весь опор неслась дева битв, за его душой поспешала валькирия, дабы провести чрез врата вальхаллы Вальгринд, да усадить на застеленную кольчугами скамью великого чертога. Где Орм со своим хирдом, нарекшись эйнхериями, пируя и сражаясь на радость всеотца Одина, будут ждать последней битвы.

В меру быть мудрым для смертных уместно.

Многого лучше не знать.

Редко тот радостен сердцем, чей разум.

Больше чем надо прозрел.

Едва поднявшееся из-за заснеженных пиков, гонимое вечно голодным волком Сколлем, око богов застало ярла Руагора в дороге. По почти невидимой средь корней тропе, утопающей в усыпанном ягодами мху, петляющей меж стволов многовековых сосен и елей. Шёл могучего вида старец в кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги на обвязках и дорогом подбитом мехом красном плаще, застёгнутом с правого плеча узорчатой фибулой. Плащ покрывал длинную, вышитую родовым узором свободную рубаху, стянутую широким поясом, украшенным медными бляхами, отягощённым сегодня лишь ножнами с длинным охотничьим ножом.

Хотя если бы кому довелось увидеть сейчас своего вождя, будь то хирдман, ближник или обычный бонд Фьордфьёлька, земли вотчины Руагора, он вряд ли бы его узнал. Дело было не во внешности, да и не в одежде. Всё те же длинные седые волосы, убранные в тугой хвост, та же окладистая, заплетённая в косы борода, обрамляющая иссечённое хитрой вязью шрамов и морщин обветренное лицо с небесно-голубыми глазами.

Каждый, кто знал Ярла, а таких было немало, не переставал удивляться не по годам задорному блеску этих глаз в дни мира и огню бешенства сродни бешенству берсерка в кровавой сече боя. Разменявший шестидесятую зиму Руагор всегда словно дышал жизнью, в свои годы он играючи мог поспорить в пляске мечей с любым молодым хирдманом, не морщась рвал серебряную гривну пальцами, да и в бурю, когда из-за волн не видать было горизонта, менял правило драккара на весло да грёб так, что трещало и гнулось древко, норовя разлететься в щепы.

Но сегодня глаза старого воина запали и потускнели, а плечи опустились, словно в один день легли на них все прожитые зимы. По тропе сегодня шёл не гордый Ярл, а древний старик с низко опущенной головой, прижимавший к груди меховой свёрток, увязанный с небывалой заботой.

В кронах, воздавая хвалу рассвету, переливисто щебетал многоголосый птичий хор. Лес, окружавший Руагора, начинал с рассветом новый день: закопошились мелкие зверьки, застрекотали насекомые, по стволам вовсю носились белки, чуя приближение зимы, пополнявшие запасы. Нет-нет да и пробегали зайцы, в этой части леса никто не охотился уже давно, и зверьё чувствовало себя вполне вольготно. Показался даже коронованный ветвистых рогов короной сохатый, с любопытством оглядел он путника, и неторопливо, без опаски скрылся в ближайшем буреломе. Как и любой мужчина, Руагор-ярл был прирождённым охотником, но сегодня он даже не взглянул на лося, не трогали его и трели пернатых владык неба.