– Марк, хватит спать! – тормошила меня Нина. – Скоро врачебный обход.

Меня окружил ареопаг врачей, которые осматривали рану, изучали снимки, констатируя, что мое здоровье улучшается и что теперь нужно довериться матушке природе – ходить, дышать свежим воздухом и снова ходить. И я ходил под бдительным присмотром Нины, но быстро уставал и садился на скамью.

Стояла прекрасная весенняя погода, и все, кто мог, спешили вырваться из серых унылых стен на волю, под теплые лучи солнца. Вот бледная девушка, прислонясь к одинокой, как она сама, сосне, читает старую пожелтевшую книгу и украдкой вытирает влажные глаза. Поодаль за столиком несколько крепких мужчин играют в шешбеш, негромко ругаясь по-арабски. А сбоку, усевшись в удобных шезлонгах, два высоколобых старика решают проблемы, которые не успели решить за долгую жизнь.

– Трудно представить, – слышу я одного из них, – что спонтанные бездумные силы эволюции могли создать такое совершенное существо, как человек, – он понизил голос, когда мимо проходила Нина, – особенно женщину. Что вы думаете об этом, профессор?

– Что ж, насчет красоты должен согласиться с вами, хотя это вещь субъективная. Например, крокодил, умея говорить, сказал бы то же самое о своих самках. Но по поводу совершенства буду спорить. Ибо что это такое? Максимальное приспособление живого организма к постоянно изменяющимся условиям природы с единственной целью – продолжение рода. С этой точки зрения тот же крокодилес даст фору любому homo сапиенс, так как живет не изменяясь сто миллионов лет. То есть он уже с самого начала был приспособлен ко всем будущим изменениям природы. Это ли не самое похвальное, что можно сказать о животном?

– Господи, но ведь ему полностью чуждо главное – стремление к творчеству!

– А зачем оно крокодилу? Ему и так хорошо – все сто лет, которые он живет. Между тем для Бетховена музыка была ежедневным изнурительным способом выжить!

Его собеседник задумался, пораженный. Меня тоже удивила эта мысль, хотя приходилось напрягать все свое знание иврита, чтобы следить за рассуждениями профессора.

Но Нину волновало другое. Неподалеку, у цветочной клумбы, увядшей за зиму, расположились трое – женщина, мужчина с перевязанным плечом и девочка, очевидно, их дочь, беленькая, с большим бантом на кудрявой голове, словно из мультфильма.

– Вот выздоровеешь, – нинин голос дрогнул, – и мы тоже заведем такого ангелочка, а?

Внезапно девочка заплакала, мать, успокаивая ее, вынула из сумки и протянула ей что-то круглое, красное. От волнения я не сразу вспомнил, как это называется. Мне стало нехорошо. Весь дрожа, я кинулся к ним и выхватил этот страшный гибельный плод. Тут силы оставили меня, глаза застлал туман. На мгновение мне показалось, что я стою среди широкого яблоневого сада, зная, что сейчас все взорвется к чертовой матери…

– Марк! – донесся ко мне спасительный крик.

Туман стал расходиться, пальцы мои, державшие яблоко, вдруг ощутили, какое оно гладкое, нежное – и, казалось, совершенно без моей воли положили его перед испуганной девочкой.

– Прости, маленькая! – пробормотал я.

Нина, тоже извинившись перед всеми, потянула меня в палату, уложила в постель и села рядом.

Мы молчали.

– Скажи, – наконец, спросил я отчаянии, – что со мной?

А она все гладила мои холодные руки. Потом опомнилась:

– У нас гости.

Я увидел на пороге странного человека. Поколебавшись, он стал медленно приближаться – рыжий, низкорослый увалень, чья физиономия напоминала окорок, с которого резали мясо для шуармы.

– Марк!

– Иоси! – ахнул я.

Мы обнялись. Он несмело прикоснулся к моей голове, сжал плечо, щеки его были влажны, мои тоже.