Они коротко попрощались с нами. Проходя мимо, следователь кинул на меня острый испытывающий взгляд в котором, казалось, участвовал и тот, закрытый глаз, и там была досада, пренебрежение… насмешка! Лицо мое вспыхнуло как от пощечины. На мгновение, невероятным усилием воли мне удалось разорвать туман, окружавший меня, и я увидел бескрайнее синее небо и легко плавающие облака, чудесный сад с сочными красными плодами – и его, его, погубившего меня и всю эту красоту.

– Постойте!

Дрожа, я всматривался куда-то в зыбкую даль:

– Он был смуглый, черноволосый… нет, не помню… больше не помню!.. – в отчаянии бормотал я, глаза мои были полны слез.

Нина, обняв меня, успокаивала шепотом.

Гости вышли, и мы остались, наконец, одни в моем новом жилище…

Мне, как инвалиду армии, выделили на время лечения небольшую комнату в дальнем корпусе, окруженном старыми елями. Нина сделала все, чтобы я чувствовал себя здесь как дома: принесла любимые книги, китайскую чашку, где в горячем чае плавают серебряные рыбки, и, конечно, портрет Наполеона с мягкой ямочкой на жестоком подбородке. Когда я прибивал тяжелую раму к стене, рискуя упасть с шаткой табуретки, слабый хрупкий голос донесся ко мне через окно:

– Вы художник?

Я увидел маленькую рыжую женщину.

– Нет.

– Я ищу художника, очень известного, – она говорила короткими, как бы затихающими фразами. – Он пошел в тюрьму. К бандиту. Тот убил несколько человек. И мою дочку тоже. Так вот, этот художник… принес ему в подарок свою лучшую картину. Понимаете, я хочу найти его… чтобы спросить, – она заплакала, – почему он сделал это?

Устало прикрыв выцветшие безнадежные глаза, женщина пошла прочь по узкой дорожке. Ошеломленный, я долго смотрел ей вслед и думал о том, что, наверно, она спрашивает об этом каждого встречного, не ожидая ответа.

Однажды, когда я сидел на скамейке, наслаждаясь прекрасным днем, она остановилась рядом и, глянув мне в глаза, сказала тихо:

– А ты тоже не очень счастлив!

Ее холодная узкая ладонь легла на мою и потянула за собой. Мы пошли по аллее, молча, рука в руке, и сделав круг, вернулись к нашему дому. Тогда я увидел в окне Нину, грустную и как бы застывшую в своем одиночестве. Но она тут же очнулась и позвала сдавленным голосом:

– Друзья, поднимайтесь, я вареники приготовила! Вкусные!

Вареники были действительно хороши…

А по субботам у нас с Ниной праздничный стол: вино, рыба, печенье, – все совершенно кошерное, что трудно ожидать от женщины из русской семьи. Пообедав, я весь отдаюсь ощущению покоя и довольства. Сижу у радиоприемника, слушаю музыку, хотя уже не могу вспомнить, что играют.

Внезапный шум с улицы заглушает все.

– Что-то случилось! – подбежав к телевизору, Нина включает Новости, и мы видим дым, мечущихся в панике людей, полицейских, которые ведут какого-то смуглого человека в наручниках.

– Боже мой, Марк, это садовник!

– Что? – кричу я. – Да, да! Это он! Я вспомнил, его зовут Исмаил, гада!

Видя, как я разволновался, Нина отворачивает экран к стене и усаживает меня в кресло. Я долго качаюсь вперед-назад, стараясь успокоить себя. Потом говорю тихо:

– Значит, с этим покончено…

Я выпиваю рюмку вина.

– Нина, почему у нас на столе никогда нет яблок?

Засмеявшись, она кидается в кухню и приносит несколько красных ионатанов, которые тайно хранит в углу. Мои зубы сами впиваются в спелый, нежно округлый плод:

– Ну чем не ананас? Знаешь, такие яблоки росли в большом саду, возле нашей части на Голанах.

Глаза Нины блестят чистой бирюзой.

Улыбаясь, я выпиваю еще вина:

– А ты все хорошеешь. Прости, что не замечал этого. Я был болен, правда? Но теперь это, кажется, проходит. Как сказано: мне отмщение…