– Бред какой-то, – я с тяжелым вздохом падаю на стул рядом с Кевином. – Два дня прозябания в Вяземке с биотуалетом. Мечта просто!

– А ты хотела бы к Виктору? – Варя смотрит на меня своим пронзительным изучающим взглядом. Она знает больше, чем я показываю. Кажется, догадывается, что я охладела к Савову: амнезия прошла, а чувства не вернулись.

Молча хватаю яблоко, украдкой ловя взгляд Ганна.

– Вы тут привыкайте к условиям, а я пойду, прогуляюсь до озера.

И, не дожидаясь их ответа, выхожу. Варя и Кевин стали напоминать мне Стефана и Еву: на людях делают вид, что между ними ничего нет, но наедине – попугаи-неразлучники. Поэтому не буду мешать им своим присутствием.

Я иду на озеро, которое местные называют Бродом. А все из-за того, что одно время там тонуло очень много людей, притом пьяных, молодых, дурных на голову. Раньше при обнаружении утопленника говорили так:

– Еще одного водяного выловили!

– Да? А что так?

– Не зная броду – не суйся в воду.

Брод имел странное свойство: если купаться в нем ночью, то не видно берегов, да и дно неровное, только местные знают, где мель, а где глубина с буреломом. А авантюристов и дурных пьяных на наш век всегда хватало.

Я иду знакомой тропой, проходя мимо старых домиков соседей, вспоминаю, кто и где жил. Вот тут обитал пьяница Минька, здесь Олег, тоже любитель выпить и подебоширить, зато к нему вся деревня обращалась, если требовалось подлатать крышу. А тут баба Вера, у нее всегда было вкусное молоко; там братья Егоровы обитали, рядом подружка жила. А вот и местное отделение почты. За этим коричневым зданием с резным крыльцом уходит от дороги тропа, ведущая к Броду. Я снимаю свои кеды и ощущаю теплоту земли. Приятно, свежо, мягко. Трава щекочет щиколотки. Земля словно подпитывает меня энергией. Сразу вспоминаю, как вибрировала на Стоунхендже.

Нет, здесь нет энерготочки, но природа все равно чувствует меня.

Из глубин памяти возникает бархатный голос Рэйнольда, когда мы сидели с ним в придорожном кафе: «Магия – это природа. Нарушение физических законов». Где ты? Что ты сейчас делаешь? Думаешь обо мне? Или забыл? Проклинаешь? Обижаешься?

Ветер поднимается и начинает дуть в спину. Шелест травы и деревьев напоминает шепот, они гнутся под потоками воздуха. Стрекочущие кузнечики на мгновение замолкают, испуганные яростным ветром. Я останавливаюсь, чувствуя, как порывы стихии обнимают и ласкают мою кожу, как колышется юбка, щекоча ноги. Закрыв глаза, превращаюсь в эти ощущения. И вместе с ветром отпускаю шепотом любимое имя: Рэй.

Я часто так делаю: то пишу его имя на бумаге, а затем складываю лист в самолетик и запускаю из окна, то вывожу на запотевшем зеркале, наблюдая потом, как оно уничтожается стекающими каплями, похожими на слезы, то шепчу перед сном, то набираю ему СМС и сохраняю в черновиках, будто отправляю. Моей фантазии нет границ. Мне хочется делиться своим одиночеством с окружающей меня действительностью, хочется, чтобы Рэйнольд простил меня…

Я так виновата. Прости меня.

Брод в предзакатных лучах прекрасен. Он – зеркало заходящего солнца, алеет, искрится и сверкает. Трава с полевыми цветами пушится вокруг него. «Лохматая» – даю определение природе. Россия, действительно, непричесанная какая-то. Если в Британии даже дикое смотрится куском задуманного дизайнером ландшафта, то в России все шалое, именно лохматое. Кто-то из поэтов обозвал ее немытой, не знаю, для меня у нее другое название.

Именно там, в кудрявых зарослях сирени справа от озера, я спасалась от насильников. Их было трое. Обкуренные чем-то парни увидели, как я шла с другого конца деревни домой. Они, словно волки, шли за мной следом, не отставая ни на шаг. Почуяв неладное, подгоняемая страхом преследования, я свернула на тропинку к Броду, думая, что успею убежать и спрятаться. Тем более, у озера должна быть Варя, изъявившая желание искупаться перед сном. Я не соизмерила их силы и свои. Они, наоборот, убыстрили шаг, нагоняя меня, как только почуяли, что ухожу в безлюдное место. А дальше началась погоня, где я кричала имя сестры. Эти звери были очень быстры, я еле успевала опережать их. Когда выбежала к Броду, с холма сразу кинулась в кусты сирени, думая, что они меня потеряют из виду, что смогу переждать в зарослях. Но не тут-то было. Один из троих больше всех жаждал крови и боли, а два его дружка отстали еще на холме. Ломая ветки, царапая руки, чувствуя, как хлещет по ногам до крови, и обжигаясь крапивой, я убегала от этого типа. Боже! Я никогда не забуду те страх и панику. Даже воспоминаниям, когда я убегала от Саббатовцев и пыталась покончить жизнь самоубийством, прыгнув с крыши, не сравниться с этим.