– Ладно, пошли смотреть дом, – сказал папа.

Он взял Лени за руку и повел по заросшей травой и цветами поляне, мимо мусора – перевернутых бочек, штабелей деревянных поддонов, старых ведер и сломанных ловушек для крабов. Вокруг жужжали комары, кусались, пили кровь.

Мама остановилась на крыльце, не решаясь войти. Папа выпустил руку Лени, вприпрыжку взбежал по лестнице – ступени прогибались под его ногами, – распахнул дверь и скрылся внутри.

Мама глубоко вздохнула и с силой шлепнула себя по шее, оставив кровавый след.

– М-да… – протянула она. – Я не так себе все представляла.

– Я тоже, – ответила Лени.

Обе долго молчали, а потом мама сказала:

– Ладно, пошли.

Она взяла Лени за руку, и они поднялись по ветхим ступенькам в темную хижину.

Первым делом Лени заметила запах.

Дерьмо. В доме нагадил какой-то зверь, – по крайней мере, Лени очень надеялась, что это был именно зверь. Она зажала рот и нос ладонью.

В полумраке из тени проступали смутные очертания предметов. С балок свисала похожая на мотки веревки паутина. От пыли было трудно дышать. Пол был усыпан дохлыми насекомыми, они так и хрустели под ногами.

– Фу, – скривилась Лени.

Мама распахнула грязные занавески, и комнату залил свет. Пыль в лучах солнца стояла столбом.

Внутри домик оказался просторнее, чем выглядел со двора. Сколоченный из грубой фанеры пол напоминал лоскутное одеяло, куски не подходили друг другу по цвету и фактуре. На голых бревенчатых стенах висели капканы, удочки, корзины, сковородки, ведра, сети. В углу главной комнаты ютилась какая ни есть кухня. Лени увидела старый примус и раковину без сливной трубы, пространство под раковиной скрывала занавесочка. На кухонном столе стоял пыльный любительский радиоприемник времен, наверно, Второй мировой войны. В центре комнаты обосновалась черная дровяная печь, жестяная узловатая труба ее указывала в потолок, точно перст в небо. Видавший виды диван, перевернутый ящик с надписью «Керосин» и складной столик с четырьмя железными стульями – вот и вся обстановка. Узкая крутая лестница вела на залитый светом чердак; чтобы пройти в узкий дверной проем слева, нужно было раздвинуть занавеску из бусин кислотных расцветок.

Лени отвела в сторону пыльные бусины и очутилась в каморке размером не больше валявшегося на полу комковатого матраса в грязных пятнах. Здесь на вбитых в стену крюках тоже висел всякий хлам. Пахло пометом и осевшей пылью.

По-прежнему зажимая рот ладонью, чтобы не сблевать, Лени вернулась в гостиную (хрусть-хрусть – дохлые насекомые под ногами).

– А где туалет?

Мама ахнула, бросилась к двери, распахнула ее и выбежала во двор.

Лени выскочила следом на проседавшую веранду и вниз по разваливающейся лестнице.

– Вот он. – Мама указала на приютившуюся между деревьев деревянную будку с вырезанным на двери полумесяцем: тут уж сомнений быть не могло.

Уборная во дворе.

Выгребная яма.

– Вот дерьмо, – прошептала Кора.

– В прямом смысле, – в тон ей ответила Лени.

Лени прижалась к маме. Она понимала, каково той сейчас. Значит, Лени должна быть сильной за двоих. Так уж у них с мамой повелось. Они были сильными по очереди. Потому и продержались все годы войны.

– Спасибо, детонька. И правда смешно. – Мама обвила Лени рукой, прижала к себе. – Ничего, как-нибудь приспособимся, верно? Обойдемся без телевизора. И без водопровода. И без электричества. – Тут у мамы сорвался голос, и последняя фраза прозвучала как крик отчаяния.

– Справимся, мам, – с деланой уверенностью ответила Лени, стараясь не выдать страха. – Да и папа наконец-то будет счастлив.

– Думаешь?

– Знаю.

Наутро они засучили рукава и принялись за дело. Лени с мамой убирали в домике. Подметали, мыли, скребли. Кухонная раковина оказалась «сухой» (водопровода-то не было), то есть воду сперва требовалось принести с протекавшего неподалеку ручья и вскипятить, а потом уже пить, готовить или мыться. Электричества не было. Газовые лампы висели на стропильных балках, стояли на фанерной столешнице. Под домом был устроен погребок площадью восемь на десять футов, не менее, вдоль его стен тянулись пыльные провисшие полки, уставленные грязными пустыми стеклянными банками и покореженными корзинами. Погребок они тоже вымыли. Папа же тем временем расчищал дорогу к дому, чтобы можно было привезти во двор оставшиеся вещи.