– Такой водки мы можем найти на всю вашу суверенную деревню, – сказал Мослаков. – На всех жителей. До единого.

В глотке у рыжего что-то громко булькнуло.

– Не надо, – с трудом проговорил он.

– Ить ты… Что же ты, кореш, так быстро меняешь свою точку зрения и отказываешься от бакшиша? Таможня тебе этого не простит, – Мослаков усмехнулся, достал свой пистолет, выбил из него обойму.

– Не надо, – моляще проговорил рыжий, задышал хрипло, с перебоями.

Мослаков выколупнул из обоймы один патрон, верхний – новенький, нарядный, протянул его рыжему:

– Держи, приятель! Проделай в этом патроне дырочку и повесь себе на шею. Вместо амулета. Эта пуля была твоя. Понял?

Рыжий с громким всхлипом втянул в себя воздух. Он неотрывно, не мигая, будто загипнотизированный, смотрел на пистолет, губы у него задрожали, в маленьких глазах возник страх.

– А теперь пошел вон! – скомандовал ему Мослаков, и рыжий, продолжая пришлепывать дрожащими губами, отвалился от рафика, беззвучно соскользнул в сторону и побежал, взбивая сандалетами облака пыли – прочь, прочь, прочь от этих страшных людей!

Мослаков резво взял с места, из-под колес машины с грохотом полетела щебенка. Парни с ломами, увидев, с каким проворством шарахнулся от рафика их предводитель, поняли, что для этого есть основания, и поспешно отступили в сторону.

Через пять минут деревня осталась позади.

– Как она хоть называется, эта латифундия, дядя Ваня? – Мослаков стер со лба пот. – Не обратил внимания на вывеску?

– А у нее и вывески-то нет.

– Вот так всегда. Как только за разбой принимаются, так фамилий своих начинают стыдиться. Хлебнула деревня суверенитета и захмелела, бедная, – Мослаков зло покрутил головой. – Ну и ну! Неумытая Россия!

Мичман невольно крякнул: лично он воздерживался от таких определений.

– Это не я придумал, – сказал Мослаков, – это классик. С него и спрос.

– Воинственная деревня! – мичман крякнул вновь. – Давно не видел таких остолопов. А все дело в двух-трех дураках типа этого рыжего. Его надо было бы пристрелить – и все. Деревня сразу бы стала иной.

– А вот насчет пристрелить – нельзя. Только по решению суда.

– А вот, а вот… – недовольно проворчал мичман, – так мы и свалимся в преисподнюю. Вместе с этим навозом.

Следующая деревня была чистенькой, мирной, будто бы из другого мира, народ в ней жил добродушный, бабульки с приветливыми лицами кивали со скамеечек – тут было принято обязательно здороваться с незнакомыми людьми. По дороге бродили дородные индюки и тоже кивали, Мослаков расслабился, на взгорке остановил рафик. Выпрыгнул из него и сладко, с хрустом потянулся, похлопал ладонью по рту:

– Не выспались мы с тобою, дядя Ваня!

Вдруг в поле зрения ему попало невысокое деревянное здание, выкрашенное голубой краской, с белыми наличниками на окнах. Над входом светилась яркая жестяная вывеска.

– Ма-га-зин, – вслух прочитал Мослаков и вприпрыжку, словно бы вспомнив собственное детство, бросился к нему.

В магазине – вещь совершенно невероятная по деревенским понятиям – было пиво.

– «Жигулевское»! – восторженно выдохнул Паша и одарил продавщицу самой лучшей из своих улыбок.

Та, курносенькая, конопатая, милая, даже глаза от этой яркой улыбки потупила.

– И без всяких талонов? – не веря спросил Мослаков.

– Без всяких талонов, – подтвердила продавщица.

– Бери сколько хочешь?

– Бери сколько хочешь.

– Мама мия! А мы тут проезжали мимо одного села, так там даже одеколон продают по талонам и только в определенное время. На дверях магазина висит объявление: «Продажа одеколона питьевого – с двух часов».

– Глупость какая!

– Я тоже так полагаю.