Так была утверждена конституция для Вячкиной поэзии.

Получились две, совершенно непохожие друг на друга жизненные платформы: гимназическая, с ее жесткими для Койранского условиями – ходи, но не пискни, учись, но не разговаривай, бойся каждой щепки, как бы не споткнуться!.. Другая – домашняя – человеческая, свободная.

Гимназия. Она помещалась в трех этажах большого дома на углу улиц «Новый свет» и «Графа Берга».

Очевидно, она недавно ремонтировалась: в ней все было чисто, все блестело, парты были новенькие, как и стенные доски, и развешенные стенам географические и исторические карты, и непременно в каждом классе царские портреты.

6-й класс помещался на втором этаже. Класс был большой, пожалуй, больше, чем требовалось для его тридцати учеников. Класс занимал выгодное положение: он был угловой, и окнами выходил на обе улицы. Русских в классе было только трое, Койранский пришел четвертым. Проняков, Покровский и Концевич – нужно было выбирать друга из этой тройки. Вячка был осторожен и не хотел раскрываться перед мало знакомым, хотя бы и симпатичным ему, и решил наблюдать их и других товарищей по классу.

Теперь он уже немного знал польский язык, во всяком случае, понимал все, но говорил плоховато, с «москальским» акцентом, как говорили ему еще в К.

Эти трое русских готовы были, как ему казалось, с ним дружить, но сами между собою дружны не были и были совсем разные.

Проняков был сын подрядчика-строителя, из зажиточной семьи. Он хорошо одевался, всегда был франтом, носил белые перчатки и любил смеяться над другими, а еще больше любил рассказывать анекдоты, которых он знал сотни, а может сам их выдумывал. В них осмеивались недостатки людей и особенно евреев, осмеивались их национальные черты, их корыстолюбие и пресмыкание перед сильными, знатными и богатыми.

Почти на каждой перемене можно было наблюдать, как Митька Проняков, собрав вокруг себя группу одноклассников, рассказывает свои анекдоты, и часто по-польски, так как он, как уроженец Варшавы, прекрасно владел польским языком и без «москальского» акцента говорил на нем. То и дело слышался дружный смех любителей анекдотов, при чем евреи, а их в классе было до 50 %, смеялись сами над собой.

Проняков плохо учился, списывал домашние задания и контрольные работы, но с таким апломбом отвечал учителям, когда его вызывали, что незнанье скрадывалось потоком красноречия, и Митька всегда выходил «сухим», со спасительной тройкой.

Вячке Проняков и нравился своей веселостью и непринужденностью, уменьем всегда найтись и выйти из самых трудных положений, и не нравился из-за плохого отношения к учебе, малой начитанностью, манерой осмеивать других и пренебреженьем к незнатным и к небогатым.

Покровский Леонид был сыном священника. Он был скромный и послушный юноша, хорошо учился, много читал и писал интересный дневник, который читал в классе товарищам, как бы хвастался своими «умными» мыслями. За ним водился один грех: он был фискал. Все, о чем говорилось в классе среди учеников, на другой день становилось известным учителям. Оказывается, инспектор гимназии Тимашков был дядей Покровского, кроме немца Бигге, который дружил с ним, выведывал от него, что ему было нужно, из учительских предначертаний на несколько недель вперед, заставляя узнавать это от дяди, а потом рассказывать другим гимназистам. Уже в 7-м классе оказалось, что Покровский все врал, а Бигге принимал за чистую монету. Покровский стал противен Вячке, когда он узнал о его функциях доносчика.

Концевич Александр, очень красивый и умный парень, был из бедной рабочей семьи. Поэтому он всегда ходил в заношенном до нельзя костюме, драных башмаках. Взгляд его красивых глаз часто с недоумением останавливался на товарище, когда тот о чем-нибудь его спрашивал, будто, прежде, чем понять, осмысливал в уме этот вопрос.