Глава третья. Новенький
Было морозно. Голубые кружева деревьев искрились в лучах фонарей. Снег скрипуче отзывался под ногами. Огромные окна общежитий заволокло узорчатой пеленой, которая скрывала от любопытных взоров жизнь их обитателей.
Паша и Сергей Воскресенский топтались на крыльце соседнего общежития и, выпуская облака пара, на всю катушку ругали всех девчонок вообще, и Марину Золотилову, в частности.
– Пять минут, говорит. Хороши пять минут у этой Маринки.
– Паша, когда женщина подходит к зеркалу, время для неё перестаёт существовать.
– Во-во, ещё немного – и мы тоже перестанем.
– А это тренировка на выносливость! Когда мы с тобой поедем покорять вершины, она ещё как нам пригодится. Будем знать, кому сказать спасибо.
– Слушай, Серёга, я уже давно готов сказать «спасибо», так вот некому ж!
Они усиленно задирали головы, оглядывались по сторонам, но Марина налетела неожиданно, едва не столкнув их в снег.
– Ну, заяц, погоди! – крикнул Паша, грозя ей кулаком.
– Сам заяц, сам заяц! – смеясь, кричала Маринка так убеждённо, что Паша удивился:
– Я-то почему?
– Потому что у тебя уши лопоухие, кто лопоухий, тот и заяц! – отозвалась она и поскакала вперёд.
– Никогда не думал, что из одного Ослика можно сделать целый зверинец! – степенно произнёс Воскресенский, но Марина с Пашей уже убежали вперёд.
Вечер выдался какой-то озорной: Марина была в прекрасном настроении, и они с Пашей всю дорогу хихикали и баловались, как дети. Наблюдая за ними, Сергей чувствовал себя переростком, и ему даже неудобно было, что он не может вот так же подпрыгивать на ходу и кричать на всю улицу какие-нибудь смешные глупости. На автобусе решили не ехать, а пошли пешком, вернее, скачком, потому что Паша и Марина вдруг разучились нормально ходить – то скакали, то бежали, и Сергею было нелегко не отставать от них.
Я отлично помню тот вечер. Сам не знаю, почему, ведь весёлых вечеров в то время у нас было немало, а так хорошо запомнился почему-то именно этот. У Маринки была ещё одна теория, которую она вывела путём наблюдений за событиями собственной жизни. Теория о том, что человеческая память обладает собственной умной избирательностью: человек ещё знать не знает и не предвидит, какие последствия для него могут иметь те или иные события, а память каким-то неведомым образом предугадывает их значение и сохраняет в нетленном виде. Если довести эту её идею до логической развязки, то получается, что память наша сама по себе знает (или угадывает) будущее. Недурно, а?
Я даже помню своё настроение и мысли. Я шёл сзади, как отлучённый, и думал: ну, Пашка понятно, Пашка дома засиделся, а ей-то что так весело? Ведь не может быть, что б без всякой причины? Теперь я понимаю, что тогда (и всегда) ревновал Маринку к той части её жизни, которая была сокрыта для меня и к тем людям, которые в ней, в той неизвестной мне жизни, участвуют. А когда мы пришли, Марина ещё раз меня удивила. Скорее всего, то был просто случайный порыв, но, как всегда, с долей истины.
Наконец они прибыли. Марина первая вскочила на ступеньки и вдруг, наклонившись оттуда к подоспевшему Ослику, притянула его к себе за воротник. Стороннему наблюдателю могло показаться, что она собирается его поцеловать. Паша, кажется, испугался того же и втянул голову в плечи по самые уши. Но она только наклонилась к самому его лицу и сказала: «Пашка, а знаешь, мы с тобой – духовные близнецы!» И фыркнув, ускакала, только дверь хлопнула. А Ослик застыл, переваривая её слова, и голова его медленно вылезла наружу. Неизвестно, сколько бы он ещё так простоял, если бы Сергей не взял его за шиворот и не втолкнул в дверь.