– Лекарства, завтрак… – задумчиво протянул я. – А потом? Что потом?

– А потом будет обход врачей, больной! – отрезала она таким тоном, будто это объясняло вообще всё.

И снова взялась за журнал, давая понять, что разговор окончен.

Но я не собирался так просто сдаваться. Нужно было выиграть время, получить хоть какую-то информацию. Я шагнул ближе к посту, опёрся рукой о край стола, наклонился к медсестре и понизил голос до заговорщицкого шёпота, добавив в него немного игривой наглости:

– Послушайте… э-э-э… как вас? – я сделал вид, что ищу глазами бейджик, которого, естественно, не было. – А скажите честно, от чего лечить-то будут? А то, знаете ли… мой богатырь сегодня утром рвался в бой так, что я уж подумал – совершенно здоров! Готов к труду и обороне, так сказать. Может, и зря меня тут держат?

Я подмигнул ей. Сестра оторвалась от журнала, смерила меня презрительным взглядом с головы до ног, но на лице её не дрогнул ни один мускул. Да и усталость с раздражением никуда не делись.

– Ай… – протянула она без тени улыбки. – Все бы тебе шуточки шутить… Вы бы, пациент, халат-то распахнули да посмотрели на себя в зеркало. Вон висит.

Я хотел было уже возмутиться, что не висит, а как стойкий оловянный солдатик… Но медицинская сестра махнула рукой в сторону стены за моей спиной, где обнаружилось большое прямоугольное зеркало в потемневшей раме.

Моё сердце ёкнуло – что-то в её тоне заставило меня насторожиться.

Я повернулся к зеркалу. Секунду помедлил, собираясь с духом. Потом решительно рванул ворот надетого на меня больничного халата, как матрос тельняшку на груди.

И замер.

Прямо посередине моей груди, от ключиц и почти до самого живота, тянулся длинный, уродливый шов. Грубые чёрные стежки, похожие на скобы, стягивали края раны. Кожа вокруг была воспалённой, а сам шов густо измазан чем-то ярко-зелёным – вероятно, банальной зелёнкой.

Выглядело это жутко. Свежо. Болезненно.

– Вот видите, герой-любовник? – донёсся сзади равнодушный голос сестры, в котором не было ни сочувствия, ни злорадства – только сухая констатация факта. – Рановато вашему богатырю ещё в бой рваться. Операция по шунтированию сердца прошла успешно. Но надо ещё подлечиться. Поваляться. Так что марш в палату, и никаких перекуров.

Слова ударили по мне, как обухом по голове. Шум в ушах. Мир качнулся.

– Шунтированию? – эхом повторил я, не узнавая собственного голоса.

При взгляде на страшный шрам пустота в голове разрослась, будто решила поглотить меня целиком. Операция на сердце? Это объясняло больницу. Но не объясняло всего остального. Кто я? Что со мной случилось? И почему я ничего, абсолютно ничего не помню?

– Шунтированию, – уже спокойно и почти дружелюбно подтвердила мне медсестра. – Операция такая, из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют. Пока рановато вам ещё бродить по коридорам, на перекуры бегать и «богатырём» своим трясти перед медперсоналом. Быстренько в палату, больной. А не то…

Шунтирование – это очень серьёзная операция. Новость эхом отдавалось у меня в голове, пока я плёлся обратно в палату. Ноги двигались сами собой, ватные, непослушные.

«Из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют»…

Чудесно. Просто восхитительно. Начало новой жизни, не иначе. Или конец старой? Чёрт его знает.

Голова гудела, а под рёбрами – там, где теперь красовался этот франкенштейновский шов, – начало неприятно тянуть. Сестра что-то бурчала мне вслед, но я уже не слушал.

Толкнул скрипучую створку и снова оказался в зелёной коробке палаты. Тот же унылый вид, те же казённые койки. Воздух всё такой же спёртый. Зеркало на тумбочке всё так же бесстрастно отражает мою незнакомую, осунувшуюся физиономию.