– Кто это был за столом рядом с моим отцом? – Евпсихия внутренне поеживалась, вспоминая широконосое лицо черноглазого гостя.
– А, грек Хрис? Жрец и путешественник; ходит за отцом, как тень.
– Этот путешественник совсем не похож на эллина. У него странно блеснули глаза, когда он услышал, что мы пойдем сюда.
Прохладный длинный зал, в котором очутились подруги, предназначался для культовых отправлений. Ребяческая веселость девушек смешивалась с грустью, когда они молча бродили в помещении с высоким потолком, пока еще свежем, только отделанном, и потому, доступном для простых прогулок. Чередующиеся широкие и узкие прямоугольники, выписанные черной и красной краской под мрамор, для одной из девушек соединялись в обрамление новой сказки, в которой воины с копьями катят таран на колесах, гонят табуны лошадей. И эти картины сливались с другими сценками. Для другой – обрывки настенных сказаний не находили приложения в памяти, а человеческие фигурки молчали. В неосознанном мире Евпсихии настенные изображения ничего не означали, но красный и черный цвета предсказывали любовь и смерть.
Поросла быльем эта история. Новая трава растет на земле вершин Петровских скал. Но в магических сумерках иного сегодняшнего раннего утра (некоторым счастливцам повезло стать очевидцами этого) стоят на плато два прекрасных силуэта, отделенных от реальности прозрачными стенами, когда-то бывшими каменными. Они любуются шахматным рисунком из восьмидесяти одной клетки, прорисованных черно-красными красками, смотрят на ритуального оленя с ветвистыми рогами. И в момент, когда белеет воздух на рассвете, в спирали этих рогов зарождается самоцветность, та самая, которая виделась Сенамотис и Эвпсихия. Она скоро обегает Петровские скалы, не знает, куда ей приложиться, и потому ускоряется, достигает восходящего солнца, затем сливается с его сияющими дужками. Так загадочные Скифы посеяли свои золотые семена во Вселенной.
Тонкие вьюнки
Тут скифский конь вскочил на небо,
Да так по нему и поехал.
Он увлек с собой всадника
Прямо к дому из звезд,
Где его ждала царевна.
Из скифской сказки
Остались позади скалы Неаполиса; он ехал по тропе, вытоптанной селянами для сокращения пути от некрополя к своим домам, и смотрел вниз на изумрудную траву. Юный князь миновал невысокий курган, на вершине которого распяли на кольях шкуру любимого коня знатного скифа Ишпакая, чтобы воинский дух покойного героя кружил вокруг кургана по ночам, охраняя от врагов скифские селения. За огородами – степь алая от цветущих маков. Не совсем обычная конная прогулка, и юный князь устремился дальше в уединенные места. Весь день единственный образ не шел у него из головы; надо собираться в поездку, а он думал: «Идти с Фарзоем или нет?». Вдруг послышался приближающийся топот копыт. Смущенный от неожиданности Ксеркс поднял голову – прямо к нему скакала всадница на светло-серой лошади. Она приближалась, и уже виднелись украшающие ее одежды разнообразные жемчужные узоры, бегущие вдоль стилизованной волны по подолу платья и рукавам. Видна уздечка ее лошади, богато украшенная золотыми кольцами и накладками из нефрита.
– Сенамотис!… Не сон ли это?
Он думал о ней окрыленными днями и светлыми ночами, искал ее, но ему все равно нелегко привести мысли в порядок. После той первой их роковой встречи, когда князь Фарзой взял его с собой в Неаполис погостить у Скилура, прошло невыносимо много времени (на самом деле сменилась лишь одна луна).
Царевна в волнении останавливает коня, ее алые уста хранят молчание. Ветер кружит красные лепестки вокруг юных скифов, они молчат несколько минут (трескучие слова здесь ничего не значат), замерев от негаданной встречи. Но Ксеркс первым подходит к знатной скифянке; и в тот момент, когда он помогает ей сойти на землю, волна ее запахов, дурманит, ее щека касается его лица, тонкие руки опираются на его плечи. Девичий манящий мир так близок: «Держись Ксеркс!». Выразительность жестов юного князя, когда он принимает царевну, красноречивее любых слов, которые теряют значение перед их общим миром ощущений. Блаженство, никогда ими ранее не испытанное туманит голову юной степи, заволакивает глаза неопытному небу. Прозрачными тенями отступают их прошлые жизни по вьющимся багряными лепестками дорогам, уступая время одному широкому пути: «Лето приходит».