Все же достоверно неизвестно, выбежал ли он случайно тогда на орхоменскую дорогу или намеревался переметнуться к врагам. Так или иначе, богам было угодно совсем иное. Увы, в будущем Гераклу довелось лишь однажды повторить это путешествие. И то, делал он это второпях, на коне и был он при этом уже далеко не тем, полным надежд и предвкушений юношей. Вспоминая позже об этом побеге из дома, он сначала всегда называл эту дорогу дорогой любви, но потом очень быстро он поправлял себя: «…нет, это не столько дорога любви, это дорога надежды, дорога света…». Действительно, все самое светлое в жизни Геракла, быть может за исключением смерти, произошло в те немногие недели, когда он жил там, куда вела его эта дорога.

Он помнил на ней каждый шаг. Выходя из городских ворот, она шла по самому краю Тенерийской равнины: слева начинались холмы, отроги возвышающегося вдали Киферона, на которых выращивали смоквы. Еще дальше влево начинались обширные киферонские пастбища. Совсем немного впереди холмы слева отступали, но за то почти вплотную приступал острым краем справа другой холм, крутой и лесистый. На нем Геракл часто охотился с отцом. Дальше подернутая нежной зеленью полевых всходов равнина расширялась. За легкой дымкой далеко впереди величественно блистала еще сильно заснеженная вершина Парнаса. Чуть ближе своими таинственно-причудливыми контурами выступал Геликон.

До этого места и продолжал свой бег Геракл. Он впервые оказался за городом предоставленным самому себе и потому открывшийся ему вид наполнял его душу каким-то особым благоговением. Ему показалось вдруг, что горные вершины едва ли могут быть безжизненны. «Там должны обитать боги, – думал он, – Иначе, почему они так прекрасны?» Отдышавшись от бега, он глубокий вдох. В воздухе было столько запахов! Он удивлялся тому, как раньше он никогда этого не чувствовал, хотя проживал уже свою восемнадцатую весну.

Геракл не знал, что его никто и не собирался преследовать и поэтому полагал, что долго оставаться на месте ему нельзя. Однако, дорога, шедшая прямо, что вела на Онхест и Галиарт, была ему хорошо известна в то время, как восторг молодой души даже под угрозой опасности требовал новых впечатлений. Сама угроза будто-бы отодвинулась на второй план, став частью какой-то удивительной игры между его телом, душой, людьми, множеством богов и всем, что он мог обозреть своими чувствами и своим умом. Он стал оглядываться вокруг и заметил сравнительно узкую дорожку, уходившую влево, будто бы, в направлении Геликона. Больше того, на ней он заметил следы от повозок – стало быть там жили люди.

В начале этого ответвления местность была пустынной – кроме дикой травы там ничего не росло. Это заставило Геракла снова вспомнить о Лине. Он корил себя за произошедшее, не понимая как могло случиться так, что его удар, не очень в общем-то сильный, пришелся несчастному кифареду прямо в ухо да еще и привел к тому, что тот потерял слух. Геракл хоть и не любил музыку, но то, что хороший слух важен для музыканта, он уже усвоил. Больше того, ему было ясно, насколько важна музыка для самого Лина. Геракл представил, чем станет без музыки жизнь учителя, и от этого ему стало еще тягостнее. Он умолял Зевса о том, что если тот и вправду является его отцом, простить его, а, главное, помочь Лину и возвратить ему слух.

Ответ бога не заставил себя ждать. Через некоторое время вдоль дороги то тут, то там, стали появляться все в цвету гигантские вековые платаны. Один из них Геракл обсмотрел со всех сторон. Он попробовал обхватить ствол, но длины его рук для этого не доставало – окружность платана была вдвое, а то и втрое длиннее. Сочетание мощи огромного сильного дерева и праздничной яркости красных круглых соцветий поразило Геракла. На душе у него стало несколько легче. Между тем, дорога шла небольшим уклоном вверх, к горам. Родная равнина скрылась из вида. Вдоль дороги мало-помалу начинали появляться дома и цветущие оливковые сады.